Хоть убейся, хоть рассыпайся алмазами, не будет больное здоровым, а единый воли плотской порыв общественностью многоразовой, сплочённой сплошь оковами инстинктов под соусом иллюзорных абстракций.
*
30.10.2014
За нами взойдут зеленью поля, пред нами раскинуты просторы,
И если не мы, то кто же сможет, да и как, взрастить из почвы край добротный, богатый и роскошный.
Видать, сейчас в лесах далёких вываливаются ягоды из лап мохнатых, скатываясь по лежбищу мховому,
Их аромат стремится ввысь, ну, а они сами тяготеют к низинам, к морским берегам и лощинам, касаясь сокрытых покровов,
Должно быть, у самого дна горизонты усыпаны ими, но нам не туда, облака уносят с собой взгляд, да и небо несколько шире.
*
1.11.2014
И следа нет, и нет теней, и пепел выжженных полей,
Да если б были здесь секреты, кто б выдал их, как бы уцелел?
Из окон искры рвутся давно притихших этажей, вечером сопутствующим,
Отдаю им мысли и они ведутся, рисуют отмели ночи на тротуарном серебре.
Говорят, изящество это слабости граница, обрамление суицидальных флегм,
Хоть и отражает лишь критерии силы, оттиск её воплощёний.
Кто говорит? Он всё также проходит мимо,
Ни следа нет, ни тени, и только тропы выжжены оконным светом.
Зачем любуется он видом этим?
Затем же, что и слышен треск и хруст мазков портретных,
Притихших в кривизне застывших линий.
*
6.11.2014 – неизвестным компютерщикам:
Выколи свои глаза и вложи их в мои ладони,
Я хочу коснуться тебя изнутри, почувствовать влагу благотворную,
Спросишь: «Зачем?» Отвечу тебе: «Так необходимо».
Ты их выбрасываешь, я закрываю,
Несправедливо, но это равенство размеренной цены,
Не видишь, не видно и мне,
Ты никогда не узришь ничего,
Так поют падающие капли, свисая с моих локтей,
Не видно, не видно,
Но почему чувствуется рвущее плоть бремя?
Почему не ты?
Твои глубины зияют, стервятники уже кружат, прицельно утопая в них,
За что достаётся последнее очарование души ослепшей, рукам шероховатым, мозолями покрытым?
Дело лишь в последовательности, её не испортишь, не изменишь, не исказишь,
Мои ладони возносятся к небесам, твои прикрывают пустые глазницы, в которых видятся адских врат перила.
*
7.11.2014
Поверхности покрыты инеем, изгибов талии утопающих во взгляде замершей тиши,
Кто-то давно о них позабыл, лишь следы касаний остывшие до поры цвета сизого под собою сокрыв,
Они ждут первые проблески зари, что за пределами зримого бьются о край,
Их колыбель бездонную пошатнули, раскачали, а может и вовсе похитили,
Так пролилось избытками всё, что в себе заточило вечности клад,
Необъятностью тьмы безликой возгласы аккумулируя, дабы вырваться светлыми полосами дивными, дабы притаившийся на той же поверхности иней растаял.
*
7.11.2014
Сквозь туман прорастают заборы, он им влагу свою отдаёт,
Конденсируясь у чужого порога на отмели пролегающих мимо чертог, смывает с глаз память долой,
Вот и тусклость фонарная в сумеречной мгле пробивает свой путь,
Ей не зримы те раны, что обнажаются при свете лунном,
А заборы изгибаясь всё прорастают в изгнание, надуваясь конденсатом извне,
Они, развеиваясь парусами, тянут тротуары вдаль, покоряют прилегающую к ним тьму,
Только вот жаль, этот вечер ночью его настигшей покинут, он уходит, и я за ним ухожу.
*
7.11.2014
Кто он, неведомый скиталец никем не постигнутых простор? Кому он знаком?
Убогие его видят лишь в превозношении своём, им задетом и оскорблённом, иначе не видно его. Но, что за знание это, откуда дано, чем освящено?
Должно быть ими самими, в ипостаси неразличимой, где доски и подошва сапог одинаковой жёсткостью жестокость пишут.
Их знания – это обиды, их вершины – сущая скорбь.
Кто сделал людей такими паршивыми? Навряд ли был это бог.
Тягостно и горестно осознание того, что это мир идиотов неисправимых,
Ведь, по сути, ничего с этим поделать не смог, ни Будда, ни Христос.
*
26.12.2014
Догнивают якоря во мраке, окисляется в солёном бульоне цепь, наверху лишь слышен лай собаки, волны хлопают ей, там не видно ушли ли с концами, куда же, почему тягость ржавеющих мер, с прибоем растворяющим лопасти отпускает на волю лёгкий напев. Куда улетают они, никому неизвестно. А надо ли, если не будет уместным в тиши гробовой биться о стены, где пусто, где даже эхо не резонирует, где нету ушей? Стоит ли обвиваться одинокой грустью, искать у порога вход в мир задержанных очередей? Где, когда и кому тот вой доносится, если шторм беспощадно глушит и уже не слышно зова охрипшего, на который никто не откликнулся, словно его и не было.