В тот день, на который было назначено слушание дела, Хохлов поднялся необычно рано и, видимо, решил заняться спортом. Например, потаскать штангу или поплавать в соседнем озере. Не зная, что выбрать, директор остановился на обоих вариантах вместе. Неожиданно оказалось, что плавать со штангой занятие непростое, директору стало нехорошо с сердцем, и он утонул. Во всяком случае, осиротевшим работникам "Счётмаша" объявили, что у Хохлова случился во время купания сердечный приступ. Шёпотом рассказывали о двух блинах от штанги, которые этот приступ вызвали.
Профессиональные детективщики могут здесь пойти двумя путями. Любитель сопливых мелодрам будет живописать душевные переживания и внутренние монологи лирически-криминального героя, в ту минуту, как он со штангою под мышкой "изменившимся лицом бежит пруду". Автор, склоняющийся к боевику опишет мордоворотов, волокущих к озеру слабо упирающегося директора. Оба выжмут из читателя слезу, сорвут аплодисменты и гонорары. Но я не детективщик, я не знаю, как именно помирал проворовавшийся директор, и знать это мне совершенно не интересно.
Всё, начиная с крупного воровства и кончая мелкими нарушениями, списали на утонувшего, репрессии не коснулись ни верхов, ни рядовых исполнителей. Дело было закрыто в связи с гибелью обвиняемого. Осталось добавить, что я, по рекомендации инспектора рыбнадзора был принят начальником бюро охраны окружающей среды одного из ленинградских заводов, то есть, единственный из участников этой истории пошёл на повышение.
Очень хотелось бы вслед за классиками сказать, что "это уже совсем другая история", однако, увы, жизнь словно школьный ментор, учит нас чередой унылых повторений, о чём и будет рассказано ниже.
Действие второе. DEJA VU
Умный человек Карл Маркс однажды сказал, что история не просто повторяется дважды, но первый раз это происходит как трагедия, а второй -- как фарс.
"Один из ленинградских заводов", куда я был принят большим начальником, некогда носил название "Русский Рено", а ныне он скромно именуется "Завод имени Климова". Во все времена это был моторостроительный завод, в начале прошлого века именно там смастерили броневик, помнящий тепло ленинских пяток. Сейчас на заводе делают вертолётные моторы, и это очень большой секрет, известный, кажется, всем и всякому. Вертолёт это тебе не броневик, с него речуги не толкнёшь, поэтому сегодня бывший "Русский Рено" опасности для общества не представляет. И, конечно же, такого разнузданного воровства, как в гражданском "Счётмаше" на военном заводе быть не могло, так что любители дюдиков могут дальше не читать, фарсы, как известно, пишутся для любителей анекдотов.
Должность моя теперь называлась: "Начальник бюро охраны окружающей среды" и подчинялся я непосредственно главному энергетику. В ведение моё входили не только стоки, но и выбросы в атмосферу. Впрочем, повторю, никакой уголовщины за заводе не было, старенькие очистные работали со скрипом и авариями, но всё-таки без помощи метлы. Устаревшие циклоны местами проржавели до дыр, но как могли улавливали вредную пыль, а когда один из циклонов упал от старости, его даже заменили, на что я, честно говоря, не рассчитывал.
Вообще мой природоохранный пыл к тому времени угас, я был исполнен скептицизма, завод рассматривал только как место, где получают зарплату, а будущее связывал с литературой. Любопытства, впрочем, не потерял и с удовольствием лазал не только по крышам, где стояли подведомственные циклоны, но и в цеха заглядывал, те, в которые меня пускали. А пускали не везде, ибо завод был военный. Удивительное дело, в цех вход по пропускам, а по крыше я брожу, как у себя дома и, если вздумается, могу по составу выбросов составить полное представление о том, что делается под моими ногами.
Были среди циклонов пара штук, привлекавших особое внимание. Пыль, которая скапливалась в них, не выбрасывалась, а тщательно собиралась и сдавалась на переработку, причём учёт вёлся весьма строго. Вот в этот-то цех я и отправился, поглядеть, как вырабатывается столь драгоценная пыль.
Внутрь я попал беспрепятственно и, следуя вдоль вытяжной трубы, скоро оказался возле огромнейшего шлифовального станка. Что-то тонко цикало, посверкивали искорки, ничтожные по сравнению с махиной станка, мощно гудела вентиляция, унося наверх мою дражайшую пыль. Перед станком стоял рабочий, казалось сошедший с плаката "Мой завод -- моя гордость". Хорошее, не пропитое лицо, прямой взгляд, щёточка седых усов. Человек этот работал, серьёзно и без дураков. То он приникал к окуляру двухтубусного микроскопа, то, приостановив движение станка, мерял что-то микрометром, то просто, прищурив глаз, оценивал своё творение, так что сходу вспомнилось лесковское "у нас глаз так пристрелявши". Замерев, я следил за этим священнодействием. Наконец мастер остался доволен. Выключив станок, он снял деталь, не рукой, боже упаси, а бархоткой. Уложил её в гнездо лакированного, фланелью выстланного ящичка, закрепил в магнитных держателях новую деталь, и производственный процесс возобновился. И видно было, что так продолжается уже не один день, поскольку рядом на поддоне стояла высоченная стопка таких же лакированных ящичков.