А «Легенда о Великом Инквизиторе», с предпосылкой о человеке, выбирающем хлебы и жертвующем свободой воли, — да это чисто русская проблематика: подачками от власти и свыше, а не сам стоит работник и себя кормит, своей свободной волей трудясь. Тут психика толпы, стада — и героя. Великий инквизитор — как Данко Горького: вызволитель и спаситель — жертвой спасения своей души, сердце вынув, — так возлюбил! Как Христос…
И это, конечно, искусственно; явно в нем не любовь, а гордыня и презрение к стаду двуногих, кого он кормит и спасает — так же как и в сверхчеловеке горьковском — Данко.
Да, надо будет в чтение студентам эту легенду дать. Во всяком случае, оба: и Достоевский, и Горький — берут тут челове- ков скопом, не персонально, что странно американцам = самоначальным индивидуальностям.
Сейчас в России попытка — искусственно пробудить индивидуумов из массы, сброда, во что превращен народ: не в органическое единство-образование, а разрозненное множество.
В своем английском классе, объясняя Россию, пояснил пару: Народ-Власть аркой: падая друг на друга, укрепляют арку. А вот в период советчины Власть разрушила Народ. Теперь Народ (уже не народ, а люмпены и интеллигенты) разрушает Власть — и все в развалинах.
Во всех странах шло за историю накопление богатства и культуры. У нас же каждая новая полоса начинает с разрушения предыдущих накоплений ценностей. Как у Щедрина — бросать с колокольни очередного Ивашку. И страсть переименовывать… Но и подтверждает она силу и волю Слова в России.
Кстати, если уж по фонетике русского языка слушать, то название «Ленинград», с певучими носовыми, гораздо подходящее, чем жестко германское «Петербург».
Переименовывания — как магические действия: чур меня! Как когда Смерть идет за больным, то его переименовывают: она идет за Иваном, а вот — уже Петр на его месте…
Что говорить по «Голосу Америки»?
Позвонил Фрумкин из «Голоса Америки», Владимир. Хочет провести разговор со мной и Лосевым, когда буду у него в Дартмуте лекцию читать через неделю. Просит дать сравнения Америки и России и прогнозы.
Боюсь, что придется выступить как консерватор и защитник линии, которую брал «путч», — государственный вариант перехода к рынку. Как в XVII–XVIII вв. в Англии через «джентри», а в России — в конце XIX в. через дворянство шла капитализация страны, так и тут через боссов партийного аппарата: пусть они разворовывают имущество государства и основывают предприятия, — все же в их среде более сильные и ответственные и производящие люди, чем в просто махинаторах рынка торгового, что сейчас перенимают капиталы.
Но вообще-то несколько неприличным слышится мне: отсюда выступать и поучать, когда там идет тревога, развал и поиск.
С этого, пожалуй, и начни свой разговор: неприлично и что сейчас сколько людей — столько и советчиков и поучателей. Так что неловко мне — отсюда что-то соображать и вякать. Но ничего: вернусь домой в конце этого года и буду разделять судьбу. А пока — вот какие соображения, на что меня надоумило смотрение на Америку и контакты и анализы на занятиях со студентами…
Ну да: сейчас демократы предлагают «американский» путь, как и Чернышевский век назад в тогдашней Реформе. Но он не мог состояться; лишь при Столыпине отчасти дозрели до него — хутора. И нэп.
А теперь именно медленная коррупция = обволакивание механизма — органикой, камня — мхом и лишайником — подходила бы; что и шло при Брежневе-«застое». А ныне — снова обвал и снова механика, не органика предлагается.
Также и русский нынешний крестьянин-механизатор: дайте ему полуворовски, работая в колхозе, обогатиться, приворовывать, приторговывать — и так постепенно переходить к рынку, как ему органично, приучаться, не сжигая корабли, не рискуя, не в пустоте, но подстрахованно.
И надо будет сказать, что советчина была все-таки цивилизация высокого стиля. Сейчас она уходит в миф и все более вырастать станет в ценности. Как дворянская культура — при переходе к разночинской.
Ладно… Там — как выйдет. Однако пикантно будет — отсюда латентным сторонником идей «путчистов» выступить — и кому? Мне, интеллигенту-либералу, демократу…
И, во-первых, надо будет предварить признанием, что я — ничего не понимаю, а только буду вопрошать, соображать на ходу…
Сравнение языков — русского и английского
18. Х.91. О, уже полсрока почти! Скоро — к своим. И в наш развал. Чего торопишься-то? Ведь все интереснее тебе становится со студентами — перепонимать все. Даже с английским классом, хотя там еще дети почти.
Вчера сравнение русского и английского языков производил в русском классе. Задал им и себе вопросы: что англичанину трудно в русском, а что русскому в английском, — и что бы это могло значить? Разделил доску пополам и стал собирать от них реплики. Благо, ко мне все народ прибывает ходить, и студенты из России: Алексей и девица из Узбекистана.
И вот: англичанам в русском трудны — падежи, виды (совершенный и несовершенный), частицы, «бы», роды, безличные предложения, суффиксы, смягчение согласных.
Русским в английском — артикли, времена глаголов, произношение г, th; удивляет бедность пунктуации.
Накануне, готовясь к лекции, я попросил побеседовать со мной профессора Роберта Уитмена из Калифорнии, кто тут русский преподает: чтобы рассказал, что трудно дается в русском студентам. И так он стал говорить:
— У русских — более физическое отношение к языку: всем телом, нутром произносят, грудью и животом даже. А американцы — лишь горлом, верхушечно. Не имеют склонности вкушать (savour) слово, говоря его, а лишь бы передать значение, и мямлят монотонно.
— Да, я удивился, слушая американцев, — встрял я. — Ведь в английском, когда я его учил и как слышу из Англии, — развитые «тьюны» (тона), вертикали вознесения и падения в интонациях. А тут — так ровно и мало красочно.
— Верно; не так эмоционально говорят. Лишь у негров, на Юге вообще, — более глубокое отношение к слову и произносят грудью и диафрагмой живота и медленнее. Вы послушайте негритянских проповедников — прямо поют!
— Да, я тоже заметил: теплое, грудное звучание их речи.
— А белые американцы — для них язык «транспарантен»-про- зрачен, функционально-инструментален. Произнося предложение, могут остановиться, не договорив: или смысл уже передали, или просто устали говорить. Не чуют воли в предложении — совершиться, закончиться. В русском же есть некая химия между словами и частями в слове: между корнем и суффиксами, — а тут слова просто прибавляются друг ко другу, плюсуются — в четком порядке. Так что и лишняя пунктуация не нужна: смысл воспринимают прибавлением слов-знаков, а не через соотношения внутри фразы в целом.
— Ну да: потому у нас возможна инверсия, и смыслы глядят через голову блоков речевых, так что нужна инструментовка пунктуации: двоеточия, тире…
(— А многоточия у них нет, — потом мне Алексей из Иркутска заметит.)
— К тому же русские слова — живые, в них чувствуются корни. И более длинные слова, певучие. Вот я прохожу Лермонтова, из «Героя»: «туман разливался». У нас переводят fog spread — односложными словами и теряя образ. А там ведь — «лить», и надо бы перевести poured, а «раз» = «вокруг», во все стороны. Так что в русском живее сохранен образ в словах.
— И вообще там много читают, — продолжал он, — как я видел: в метро, поезде, и читают — книги, стихи. А у нас — лишь газеты. И когда поэты выступают — у вас на стадионах, а у нас лишь специалистов узкий круг их приходит слушать.
Я его благодарил — милого Боба Уитмана. И потом стал переводить на свои термины и философический лад эти его наблюдения.
И так вчера говорил в классе:
— Тут капитальная разница — языка гонийного, естественного, природного, синтетического (каков русский и другие на материке Европы, в Индии) и аналитического, ургийного, инструментального, каков английский.
Начнем с падежей, склонений. Вслушайтесь в корни: «падеж» — от «падать» (как и в латинском casus от cadere, откуда и английский термин case). И «склонение» = клониться. Все — к низу, где Мать сыра земля, природа. Тут— ГРАВИТАЦИЯ, притяжение Логоса к Космосу, к Природе. Как это и естественно в культурах Евразии, где народы рождались на землях и постепенно стали работать и затевать историю, и где ургия продолжает гонию, культура — натуру.