Вон и здесь мой сосед Боб Уитман преподает Русский формализм и о нем публичную лекцию читал.
А существо идей, что так волнует русских в «Бесах» и в чем ныне провидчество находим, — им скучно, не понятно…
Америка = икар
А в Американстве — начинаю нечто трагическое предчувствовать: ИКАРы! Дерзкие! Юные! Переделать мир и Божий замысел и Природу — на основе своего человечья разумения! А оно ведь — слепое, узкое, по частям видит и разумеет! Мы-то уж в России обожглись о сложность Бытия и месть Истории. Битые — и смиренные. Как и немцы-германцы. А они — как мальчики наивные, думают, что у них все будет О-КЕЙ! — как это сейчас, в сравнении с прочим миром. Но ведь Рок есть, и зависть богов, и уровень ноуменов, созерцающих это резвление. И не ведомо, в какой момент и обо что обожгутся и крах пойдет. А пока — ликуют, играют в Труд, в Унисекс: переделывают Природу снаружи и в человеке, выводят новую породу человеков — односексуаль- ных… Эрос поругивают, оскорбляют разность полов-потенциалов… Не тут ли погибель?
Так вот где таилась погибель моя!..
Погибель — не поебель (прости, Господи! И Смерть, прости… Хотя — близко они друг ко другу…).
Мои студенты в английском классе задумались над моим пророчеством будущей трагедии Америки.
— Но разве не такие же мы, как и европейские нации, когда они были юны?..
— И такие, и не такие… Вообще учу вас о всяком — минимум два полярных суждения иметь. Чтоб прийти к «ученому незнанию» как итогу наших занятий…
— Зачем же тогда и заниматься-образовываться, коли в конце прийти к Незнанию?
— Но это — Сократово незнание: об Абсолютном и высшем. А относительное-то знание по пути обретается: и как самолет летать может, и как его построить и проч. Так что для прагматики жизни мы довольно познаем. Но не забывать, что в устроении Абсолюта и складе высших ценностей и законов Бытия и Истории мы все равно — во мраке. Да не будем надменны, да будем смиренны и да уважаем сложившиеся законы, обычаи и нравы, — как и Сократ, что подчинился неправедному суду своего государства…
6 ч. Смотрел советское «Время» днем — показывали попытку подписания Союза Суверенных Государств (ССГовна): за тем же столом в Ново-Огареве, где раньше была толчея от глав республик, — теперь прогалины: просто реденько где кто сидит. Пустое пространство. И лица Горбачева и Ельцина — стыдные. Еще Назарбаев, Акаев и Белоруса сумели вытащить. Вот тебе и Держава!
Я = консерватор
16.11.91. Сегодня — получше, сдвинулся: сажусь в 9.10. И бодр, погода вдруг снова теплая и сухая. Хорошо!
Дожевываю свою кукурузу — варю в зернах, за хлеб служит, уж давно хлеб не покупаю. И яблок полон холодильник, и поми-. доры дозревают в шкафу — все даровое. Как мужик хозяйственный подобрал. Таков я: по мелочам сквалыжничаю, а больших денег не жаль (вон Присцилле собираюсь оставить тысячу долларов — на издание книги). Наверное, потому, что не знаю, что с ними, с большими деньгами, делать, а с малыми — знаю. Ум близкодействия. Как у Плюшкина.
Ну да, большие деньги тревожны: что-то соображать, предпринимать с ними надо, а малые — понятны, и ясно, на что потратить. Патриархален я, и архаичен ум мой. К новому уж не приладиться мне. И становлюсь консервативен. Все более оцениваю бывшее благо свергнутой советчины.
Вчера видел эти унылые лица, растерянные жесты и слова наших вождей — в пустынном зале для подписания договора сошлись реденькие остатки разгромленной армии. Горбачев еще изображал улыбочку, но в Ельцине особо чувствовалась неловкость и стыд даже. Он не прямо смотрел в камеру, отвечая на вопрос, а вбок, пряча глаза, и торопился закончить и ускользнуть. И потому со сверхнажимом произнес слова: «Союз должен, будет сохранен!» — как бы убеждая себя и не веря, — увильнул бочком своей грузной фигуры, вобрав голову в плечи.
А потом показывали митинги в Чечено-Ингушетии, Осетии — стоят люди злые, чего-то орут и не работают — чего кушать будут? И в Донецке — озлобленные и голодные шоферы, кому не подают бензина из России, и стоят десятки тысяч машин и автобусов — и нет подвоза еды и даже для скорой помощи машин. Озверевает народ.
А потом «парламент» Белоруссии: вопрос о собственной армии обсуждает — на х-я? И сидят те же партийные головы, крепкие люди, собакевичи, раньше знавшие, как управлять, что делать, а теперь играющие в демократическую игру — нелепо им, и стыдно. И я думаю:
— И зачем потревожили сон медведей-бояр? А у них такая стать — у Лигачева, да и у Ельцина: широкая кость и плечь у могучих партаппаратчиков, кто могли быть мотором жизни в энтропийной иначе России. Ибо предоставь ее самой себе, самотеку— уснет, умрет, а народишко разворует все, пропьет — и погибнет. Нет в атмосфере России Эроса, вожделения к творению, к труду. Его заимствовать приходилось из стран окрестных — и твердо держать властию этот повышенный уровень энергетического состояния: как в подводной лодке герметичны отсеки, так и тайны и уровни знания и информации, и посвящения в масонской ложе Партии, с ее иерархией.
Вышли с Машей Штейнберг со смотрения телевизора советского днем — и я уныло, а она:
— Но: ведь мог же русский народ в нэп так быстро возродиться и рынок развить и хорошо жить!
— Девочка! — удивленно я. — Какой тогда народ был и какой теперь? Тогда 90 процентов — крестьяне на земле и с жаждой работать на себя и с умением. А теперь — растленный люмпен везде, что только под кнутом работать будет. Это как морибун- дусу напоминать его юный возраст и ободрять на бег на стометровку: ты же сможешь — ведь мог же?!
— Но ведь недаром развалилась власть: слаба была, естественно.
— Вот слабой властию и особо дорожить надо в такой стране, как Россия энтропийная. С одной стороны, все же — Власть и порядок, а с другой — не жестока уж, не давит так сильно и дает жить всем профессиям и формам деятельности: цветущая сложность и разнообразие тогда в стране (как было при царе в 1913-м накануне… — как и при царе Дадоне Брежневе). И еда была, и деньги тверды, и люди знали, куда за чем идти и обращаться и что делать. А теперь ведь все дороги-пути-траектории перепутаны. И как кутята вслепую будем тыкаться не в те двери. Одни мошенники сразу словчат-сообразят, как жить-объегоривать. И уж ни книги не издашь, ни на пенсию не получишь денег, ни глазных капель не купишь…
Так вот: слабую власть-то особо поддерживать надо в России — ибо грядет Хам ее валить и поживиться на развалинах, мародер. Что и происходит сейчас. То-то интеллигенты в «Вехах» возопили: надо поддерживать власть, ибо только она своими штыками защищает от растерзания толпами…
И возьми мудрецов и святых: никто из них, занятых в Духе высшим и главным: внутренней жизнью, — не звал менять строй общества и обычаи, а успокаивал и давал пример подчинения наличным законам и нравам, какие бы скверные даже ни были. Сократ подчинился неправедному суду, ибо — пусть и ошиблись люди, но по закону действовали, а закон он уважает пуще жизни…
Декарт не покушался на изменение власти, а себя увел от нее — в Голландию, и писал в «Рассуждении о методе», что правилом положил себе соблюдать обычаи страны, где живешь, — дабы нарушение их не мешало тебе заниматься твоим высшим делом.
Сам Христос — отдал монету Кесарю: платить дань! — велел. А у нас — интеллигенция ринулась мутить воду идей и волновать народ. И я сам поддался зрелищам и театральности разрушения гиганта: как забивали партийного быка на демократической корриде!
Ну что же, насытился зрелищами? — оставайся без хлеба, люмпен-интеллигент, безответственный созерцатель!
Хоть какой порядок — лучше, чем бездарная энтропия и естественное состояние войны всех против всех — и воровства.
И дабы избежать этого наибольшего зла, люди отдают часть своей свободы — государству. А у нас об этом забыли и захотели полной и всесторонней свободы: и национальной, и идеологической, и лично-частной, и делать, что хочу. А оказалось, что одна форма свободы начинает порабощать другую. Например, национальная — давит на личностно-персональный выбор еще сильнее, чем империя и ее идеология. А получив свободу делать, что хочу, ничего не делаю — и митингую, ору. Или ворую и гуляю. Ведь падать долу легче, чем усиливаться вверх… Положились на естественные тяготения. Так они ведь — книзу, к падению. Не к организации. Свобода — это усилие себя вверх, а поняли ее как — безудерж падать — рабски, как зверь, кого выпустили, и раб…