— С прекрасной дамой, да об Эросе беседовать — под вино и французский ужин!
Но когда увлекся есть суп и на время замолчал, она раздраженно подстегнула:
— Вы что: не можете есть и говорить?
Потом я разговорился под вино и кучу ей идей надавал. Она вытащила блокнотик и записывала. (Подобно как Эпштейн: когда мы ходили с ним и его женой втроем на уроки Иврита — в то время, как я думал — писал «Еврейский образ мира» в 1977 году, — он пригласил к себе на ужин с вином, я раскукаре- кался, а на ближайшем занятии он показал мне блокнотик, где 43 пункта с моей беседы записал. — 24.12.94).
Оказывается, она — 4-я жена Алика Жолковского (и он у нее не первый и не второй…), оба в Калифорнии, в Лос-Анджелесе она. Зав. кафедрой литератур. Здесь имеет «грант» на полгода и гонит свою тему: «Ритуал любви в России с 60-х годов XIX по 40-е XX» — что-то такое. Зинаида Гиппиус (по ее пониманию) разыгрывала Клеопатру и была девственница. Жизнь экспериментальная — втроем: с Мережковским и Философовым. Те — педерасты. Тема фиктивного брака.
Я ей еще подал — Лосева: монастырь домашний. В советских условиях его Валентина не могла пойти в монастырь, так он предложил «целибатный брак» — и зместе так пресуществляться в Дух! С Соловьева это…
…Уж на полтора часа опоздание. Там Боб Эдварде приехал встречать — в Сент-Луисе. А я и не вылетал еще. Пилот время от времени извиняется за задержку: что-то чинят. А публика до чего спокойна! Не нервничают.
Так вот: хищная женщина — высасывает идеи. А я ей подкинул на следующий день еще ксероксы из «Русского Эроса» и про «Национальный идеал женщины в болгарской литературе» и «Жизнемысли». И стал унизительно предлагать — пригласить меня бы им на курс лекций или на конференцию какую: я ж универсал и что-то могу интересное обо всем сказать… Она пожала плечами. Мне самому противно себя стало. Но какая жесткость! Я перед лекцией послал гулять по рукам две свои книги, она уже заметила из «Русской Думы», что ей нужно: «Вы оставьте книгу!» Я собирался подарить ее в Кеннан-центр. Но оставил Питеру Рэддауэю распорядиться: вроде обещал пристроить мою книгу в какое издательство. Его покровитель — библиотекарь библиотеки Конгресса Биллингтон (?) — на должности как бы первого интеллигента Америки. И для него отзыв обо мне Лихачева, первого интеллигента СССР, важен будет.
Эдвардсы
16.12.91. Жду на пересадке в Чикаго. Устал. Душновато. Есть хочется. Еще час ждать отлета в Нью Хэйвен — «домой», в Миддптаун. Надо бы работать: «Россию» дописывать. Но лишь на свое, интимное, рука подымается писать.
3 дня и 3 ночи был в семье Роберта и Молли Эдвардсов — с тремя детьми. Благоухание. Святое семейство. И чую их семейную идиллию — как посев и продолжение нашей со Светланой, Настей и Ларисой. Ведь они год жили в Москве в 1980-м и ходили к нам часто, и ужинали, и мы друг другом проникались. Они ж были молодожены, без детей. Он — аспирант Майкла Холквиста и перевел мой «Космос Достоевского» и взялся переводить «Зимой с Декартом» и уже перевел страниц 200. И переслал рукопись в Америку. Но не нашел издателя, пошла их жизнь, переезды… Она ж серьезно занималась детским театром и писать пьесы собиралась. Но вот пожертвовала собой для детей: сама их учит. Джеймсу — 9, Чарли — 6, Хане — 2: сосет еще грудь, прикладывается.
А в доме все дышит любовью, душой и умом: детские рисунки наклеены, карты географические, нравственные изречения, алфавита буквы.
Приняли католицизм 8 лет назад (а были в методизме). Серьезно к выбору религии относятся (чуют себя вправе — выбирать). Их основания: в католицизме больше мистических элементов, красоты и праздника. В то же время он достаточно рационалистичен, в нем уму пища, как и в протестантизме. В православии же ум забыт и забит: ему мало пищи.
Вчера в местную католическую церковь с детьми на воскресную мессу и в воскресную школу ездили (и я). Понял притягательность католической мессы: и пение, и молитва, и проповедь…
Однако Молли и о методизме ласково вспоминает: какие там проповеди! И коли вдохновится кто —45 минут говорить может!
Вечером вчера у них на дому лекцию я делал: пришли на обед-ужин человек 13–14, преподаватели их университета. Так избыточно накормили людей, что отяжелели и одна пожилая дремала.
Но было весело, зажглись, спрашивали. Один даже выразил сожаление, что Коммунизм погорел: теперь этот урод — Капитализм — торжествует, созерцая крах Коммунизма в СССР и Восточной Европе! Нет альтернативы? Это — скучно, уныло…
Мне тоже жалко. Особенно когда Боб, представляя меня, зачитал из книжечки моих «Жизнемыслей» про моего отца: как писал в письме родным в Болгарию, что его с моей матерью соединили — Бах, Мусоргский, Коммунизм, Природа…
И когда ехали с ним в аэропорт Сент-Луиса, он о жестокости американства рассказывал: профсоюзы не защищают, выброшенные с работы разлагаются: наркотики разлагают и детей преуспевающих, из «миддл-класса». Не стрелять же маргиналов, общество должно о них заботиться.
— Да, жестокость скапливается в душах успешливых и отравляет их. И зачем так бешено работать успешливым, уничтожая не только соперников на работе, но и свою душу, и свое свободное время? Маркс верно говорил, что свободное время работника = мера счастья общества. Время для развития, самосовершенствования. А в Америке знают только необходимое рабочее время и раздувают его до бесконечности — и до бездыханности себя же, до бездуховности.
Все приговариваю: clever country = «умная страна!», — когда на какое-нибудь новое удобство рациональное натыкаюсь. Бесчисленны они. И надо know how — знать, как взяться…
А у нас — «глупая страна», и все хорошее мы увечим, портим. Вон как — и брежневский режим, не жестокий и разнообразный…
Исповедь американского студента
17.12.91. Ну вот я и дома — в милом Мидцлтауне. «Дома»?! А что? — привязался уже к этому тихому месту, где я сам по себе в покое души, с милыми студентами, уже не боясь их, и с книгами и мыслями. И с непроблемной едой.
Вчера вот один из студентов — Бреннен встречал меня с машиной своей в Нью-Хейвене, и говорили и гуляли потом, у меня чай пили. Он — высокий белый англосакс, и вот ищет, хочет свою религию найти, придумать, ибо готовые не утоляют: их объединить. Два года в школе любил и хотел жениться; потом тут год любил — и тоже разошлись. Чует, что СЕМЬЯ, ее развал — больная проблема в Америке. Родители пужают: не женись, пока не будешь твердо устроен; а когда это? Все отодвигается, и детей не рожают, женщины — одиночки, 50 процентов уж разводов. И нет стимула у молодых работать — впрягаться в эту эгоистическую скачку конкуренции! Так быстро жизнь проходит— ничего не в идя, радости.
Испорчены дети уж телевизором: он — нянька с детства — и примитивизирует, формирует души и умы, и цели все в угодном социуму направлении: мы — лучшие в мире, американцы, у нас все правильно! А русские — хотят нас завоевать (вырос в холодной войне и среди кошмаров погибели — и это у них, где войн и не было! А психологически — все пужают!). Теперь русские провалились со своим коммунизмом, значит, НАШЕ одержало полную победу, как оптимальное устроение жизни! А он-то знает, что тут своя червоточина и проблемы, и нет радости.
Предполагает крутые изменения, даже революцию в Америке — не классовую, а вот от женщин: от их движения и перемены морали и вообще установок жизни. А за это время — уменьшится население, побивать их начнут японцы…
— Ну да: у них же мораль крепка, и детей рожают, и не эгоистичны, и работники точные и без особых претензий к уровню жизни…
Его собственный сюжет…
Отвлекся — понабрать еще кукурузцы из кастрюли — своей, подобранной на полях, а до того еще яблоки ел, тоже запасенные месяца два назад, — приятно! Экономно! Хотя в поездках на такси деньги нашвыряны: долларов сто до аэропорта! — и сомневаюсь, что оплатят. Звучит классическая музыка в спальне — моя милая «рутина» Миддптаунская. Чувствую, что не прочь бы так существовать и потом — далее. А что? Что меня хорошего ожидает в Москве — кроме семьи? Мученья бытовые и пустые волнения и размышления о «судьбах России» и что будет и «КАК