На что мне ответили, что они ненадолго задержат меня, часик побеседуют, и я отправлюсь на работу.
Я приехал в прокуратуру Калининского района, и следователь Сайдяшева, такая принципиальная коммунистка, вручила мне постановление об аресте. Для меня это было полной неожиданностью. Я потерял на какое-то время дар речи. Она пыталась меня успокоить: «Ну, Вы не волнуйтесь, мы Вас сейчас отвезем домой, Вы переоденетесь, потому что на Вас такой приличный костюм, а в тюрьме не всегда чисто».
Все было очень деликатно. Меня на машине отвезли домой, дали переодеться. Я помню, как что-то выбросил в туалете, какие-то компрометирующие вещи, но это их особенно не интересовало, они даже не обыскивали меня, потому что все было уже решено. Решение об аресте уже было принято. Я надел старенький костюмчик, взял куртку. Вначале меня отвезли в милицию, в КПЗ, там я пробыл недолго, может быть, пару часов. Вечером того же дня меня отвезли в настоящее место заключения, тюрьму Матросская тишина. Она находится у станции метро Преображенская площадь. Начался следующий этап моей жизни.
Пребывание в местах лишения свободы продолжалось пять с лишним лет. В двух словах можно сказать: Кришна защищает Своих преданных даже в таких местах. В тюрьме это ощущение стало еще сильнее, чем на свободе. Относились к нам заключенные достаточно хорошо, с уважением. Когда я приходил в какую-то камеру, первое, что спрашивали: «Кто такой? По какой статье? Что сделал?».
Я отвечал: "227-я статья", никто не знал, что это за статья. После объяснений на предмет, что это нелегальная религиозная деятельность, следующий вопрос был обычно такой: «А ты что, веришь в Бога, что ли?». После чего можно было естественно, фактически проповедовать о том, что, действительно, верю в Бога и практикую это уже много лет. Разговор мог продолжаться несколько часов кряду (как правило, часа три-четыре), потому что свободного времени в тюрьме очень много. А некоторые интересовались серьезно и слушали несколько дней, слушали о философии сознания Кришны, кое-кто даже учил мантру и стихи из Бхагавад-гиты. Но большинство обычных «зэков» через час-два теряли интерес, ложились на койку или продолжали заниматься своими обычными делами.
Я думаю, что сейчас нет смысла более подробно на этом останавливаться, поскольку это совсем другой сюжет. Могу только сказать, что, как ни странно, в этих местах возможностей для проповеди больше, чем на свободе.
На свободе мы были связаны по рукам и ногам, особенно в последние месяцы, после начала обысков, когда на нас завели уголовные дела. Фактически мы уже не могли проводить встреч. Раньше наши собрания разгоняли, а после обысков нас могли арестовать в любой момент и официально, на законном основании, посадить. То есть наше преданное служение фактически прекратилось. Но в тюрьме оно возобновилось, нам приходилось проповедовать почти каждый день, нас никто не ограничивал, никто не мог запретить разговоры между заключенными.
После суда нас отправили в лагерь, где проповедовать было труднее. Там были определенные ограничения. Проповедь не только запрещалась, но и преследовалась, за это могли посадить в изолятор. В изоляторе было довольно тяжело сидеть сутки-двое-трое... среди четырех стен на хлебе и воде, к тому же там было очень холодно. В обычной камере есть топчан, матрас, там приличные условия, можно полежать, отдохнуть. В изоляторе же — каменный пол, каменный лежак. А в некоторых изоляторах лежак открывался только на ночь, а в остальное время можно было только полусидеть. Но преданный мог просто сесть на пол и начать повторять маха-мантру. А вот для непреданных это было серьезное испытание. Кстати, такие карцеры или изоляторы были и в тюрьме.
В лагере придирались к чему угодно: не вовремя пришел, не вовремя ушел, не вовремя вышел на работу и так далее. Могли посадить в случае серьезных нарушений в изолятор. Меня один раз за пять лет посадили в карцер за проповедь, через три года, после того, как я туда попал. До этого я отличался примерным поведением. В карцере я провел два или три дня. Это, действительно, очень тяжело.
Но тюремная эпопея — это особая тема. Основные выводы таковы: заключенные относились к преданным с уважением, они понимали, что мы сидим за убеждения, и некоторые даже нас защищали, когда нам угрожали, нападали какие-то подонки. Мне первоначально дали четыре года. Реально я отсидел два с половиной года, затем вышел «на химию». Там я полгода проработал, и меня снова арестовали, посадили на второй срок. В целом я провел в заключении 5 лет. Второй срок также был за проповедь. Я там потихонечку проповедовал, даже священнику в местной церкви.
Второй срок я провел на Урале, в Соликамске. Это тоже была милость Кришны, поскольку там проповедь шла еще более активно, чем в предыдущем месте заключения, во Владимире. Нескольким преданным, которые очень серьезно интересовались сознанием Кришны, приходилось подробно рассказывать философию. Это были «зэки», которые соблюдали принципы, повторяли мантру, сделали себе четки. Они уже следовали садхане. Я не уверен, что это продолжалось после заключения, поскольку на зоне следовать садхане легче, чем на свободе. Нет никаких соблазнов. Ничего лишнего, никаких чувственных развлечений. И у нас там даже проповеднические программы проходили. «Зэки» работали в мастерских, и мы там собирались по пять-шесть человек. Я устраивал им проповедь и киртан, мы пели Святые Имена.
Последние три года были интересны тем, что я, наконец, понял: бояться нет смысла. Если у человека отняли все его материальные блага, то какой смысл чего-то опасаться? Поэтому я там проповедовал каждый день. Перед тем, как я вышел на зону в Соликамске, я провел несколько месяцев в тюрьме, в Кизиле. И были случаи, что вся камера, человек десять, пела Харе Кришна маха-мантру. Реакций от начальства не было. В тюрьме на это никакого внимания не обращают, потому что там главное, чтобы заключенные не дрались и не убивали друг друга.
Хотя в любой зоне, если открыто петь, могут посадить в карцер, но я слышал, что в тюрьме, в Сухуми преданные чуть ли не целый храм открыли. Проводили службы, мангала-арати, Гуру-пуджу. У меня, правда, такого не было. Однако проповедь и программы я проводил почти до последнего дня, когда в конце 87-го года освободился. Уже наступила «Горбачевская оттепель», и преданных постепенно выпускали.
После нашего дела, когда я уже находился в тюрьме, посадили еще несколько групп преданных, фактически всех активистов из разных городов. Поймали Сучару, Садананду. Это довольно драматическая история. Они сидели в горах вдвоем. «Хвост» привела мать Садананды. Она к ним регулярно приезжала, привозила продукты. Ее выследили, поймали в горах и заставили отвести к сыну. Матери просто некуда было деваться. Такая вот судьба — выдала собственного сына. После поимки их арестовали. На самолете в наручниках доставили в Москву. Судили. Садананду посадили еще по прошлому делу. А в следующем деле Сучару выступал как обвиняемый.
Все наши злоключения закончились в 87-88-ом годах. Всех постепенно выпустили, кого-то даже досрочно. Сучару, который вышел через 2,5 года, работал в Совете по делам религии. Он практически в одиночку провел титаническую работу и сделал то, во что никто не верил. В 88-м году его усилиями нас официально зарегистрировали.
Нас освободили на волне перестройки, когда возвращались в Россию такие инакомыслящие, как Солженицын и другие... А официально нас зарегистрировали в мае 1988-го года.
Наконец, нам предоставили право совершать паломничества. И уже через год мы поехали в Индию. Наше руководство проявило фантастическую активность. Правда, отлет оказался делом непростым: нас долго не выпускали. Вроде Совет по делам религии не возражал, еще ждали звонка из ЦК КПСС. Мы устроили киртан в аэропорту Шереметьево. Пели два дня по несколько часов. И «допелись»: из ЦК в последний момент раздался звонок с разрешением «выпустить этих кришнаитов», когда уже самолет без нас выходил на взлетную полосу. Впервые в истории Аэрофлота самолет остановили, развернули. Авиалайнер вернулся со взлетной полосы. Нас взяли на борт (60 человек преданных), и с опозданием на час или два самолет вылетел в Индию.