Я пытался по возможности обманывать систему, когда замечал в ней изъяны. Это, в частности, касалось моей тяги к труду. Точнее, отсутствия таковой. Тогда, в июле 1995-го, когда я вышел после собеседования уже с работой в кармане, меня остановил кадровый бог Брендон, выпуск 68-го года. Он усадил меня в своем кабинете и завел разговор по душам. «Некоторых ребят из Нотр-Дама я выводил в люди, а других вышвыривал вон! — проговорил он с угрозой в голосе. — Так что не думай, что ты на особом положении». Я помотал головой в знак того, что у меня и в мыслях такого не было.
Он изложил основные правила работы в компании Pfizer. Начинаешь работу в полвосьмого. До полшестого ходишь по клиентам. А потом еще иногда обзваниваешь аптеки. Он открытым текстом сказал мне, что уезжать из Саут-Бенда в Чикаго в пятницу раньше пяти часов вечера непозволительно. Я кивнул, мол, ясное дело, разве бывает, чтобы работа кончалась раньше пяти? Мы с Брендоном достигли полного согласия: раньше пяти часов я Саут-Бенд покидать не буду. Ни один из нас, конечно, тогда не догадывался, что каждую пятницу в три часа дня я уже буду на пути в Чикаго.
Полный отказ от всякого подобия трудовой этики я провозгласил не сразу. На первых порах я трудился с полной отдачей. Я вставал по будильнику и начинал рабочий день, как полагалось всем агентам Pfizer, в семь тридцать. Ладно-ладно, не было ничего этого и в помине, но так приятно это написать…. Признаюсь, первые три дня я действительно поднимался с постели вовремя. Утром эпохального четвертого дня я поддался искушению и немного соснул уже после того, как прозвонил будильник. Это вызвало у меня жуткие угрызения совести. На следующий день я вырубил будильник сразу, как только он начал надрываться, — ну их на фиг, эти муки совести, — и спокойно задрых. В девять утра я проснулся в состоянии паники. О боже! Меня уволят\
Выйдя из душа, я обратил внимание на непривычную тишину в квартире. Я выглянул из окна, и моему взору открылась пустая парковка. Все соседи уже уехали на работу. Никто не позвонил узнать, почему лейтенант Рейди не явился в штаб или почему Джейми Рейди не пришел к доктору Суини к девяти часам. Постепенно до меня дошло, что никому из компании Pfizer (в том числе и Брюсу) неизвестно, где я нахожусь, и уж тем более — во сколько я встал. Это открытие ознаменовало собой начало конца. Ясно, что Pfizer нанимала бывших военных вроде меня специально: в представлении руководства мы были дисциплинированными людьми, которых не нужно все время контролировать.
— Да ладно заливать! — так мой бывший армейский командир майор Курт Крум отреагировал на мои слова о том, что теперешний мой начальник живет в Детройте, откуда до Саут-Бенда четыре часа езды.
— Это с их стороны большая ошибка, — загоготал он. Обнаруживая поразительное незнание собственной личности, я поинтересовался, почему он так думает.
— Потому что тебе, Джейми, нужен постоянный присмотр взрослых, — объяснил он, все так же смеясь.
Вскоре выяснилось, что он точно оценил ситуацию.
В общем-то, я не всегда был лодырем. До десятого класса школы я был прилежным учеником. Потом на меня снизошло «озарение». Правда, большинство озарений связано со вступлением на праведный путь, я же после этого испортился вконец. Во всяком случае, так говорили родители.
Учась в школе, я понимал, что могу усердно заниматься и получать одни пятерки, а могу пустить все на самотек — и получать пять с минусом. Поступив в университет, я продолжал плыть по течению, правда, отметки стали похуже. Я готовился получить степень бакалавра английского языка и литературы, но большинство произведений, которые мы были обязаны прочесть по программе, я в лучшем случае просматривал по диагонали. Посещаемость лекций и семинаров тоже оставляла желать лучшего. При этом я умудрялся получать четверки. Много-много четверок. Я был вполне доволен такой успеваемостью. Родители, правда, и на этот раз не разделяли моей радости. Закончив универ, я пошел в армию. Тут для меня открылись неограниченные возможности для оттачивания тактики «нулевых усилий».
Как и на обучении в Pfizer, при прохождении курса базовой офицерской подготовки достаточно было набирать по 80 баллов на каждом экзамене. По окончании курса называли лучшего. Только ради этого зубрить было бессмысленно, поэтому я делал лишь минимально необходимое. Вопросы, которые включались в проверочные работы, не выходили за пределы лекционного материала. К тому же в самых важных местах лекции инструктор обычно топал ногой, как мул копытом, и говорил: «Вероятно, это будет на экзамене».
Многих наставников по курсу офицерской подготовки расстраивало, что я так мало стараюсь. Они призывали меня «развивать свои задатки и способности». Я размышлял: а на кой ляд мне это надо? Понимаете, когда проявляешь на службе особое рвение, тебя, так сказать, премируют и назначают на лучшую работу. Но в том то и дело, что наши — мое и моего начальства — представления о лучшем были прямо противоположны. В армии ведь как: чем выше вероятность искупаться в грязи или схлопотать себе пулю в лоб, тем, значит, лучше. Мне же повезло: благодаря неважной успеваемости для прохождения действительной службы меня определили в самое непрестижное (читай: для таких хлюпиков, как я) место: на военную базу Зама в Японии. Невозможно и представить себе военной службы, которая бы так мало походила на военную. Один раз я, правда, сильно перепачкался. Но и то не потому, что полез в окоп: просто свалился в канализационный отстойник. Никто не задерживался на посту позже пяти. Во всяком случае, я не перенапрягался никогда.
Однажды в пятницу, в три часа пополудни я тронулся в путь. Сел на свою белую «Лумину» и покатил на запад, по шоссе 1-80, что ведет в сторону Чикаго. Так рано я заканчивал рабочий день впервые и даже, странное дело, почувствовал укол совести. Но это продолжалось не больше десяти секунд. Потом я подумал: вот это работа! Кайф!
И как всегда, выяснилось, что друзья уже давным-давно пришли к этому выводу. Опять я тормознул.
Я работал торговым агентом уже примерно три недели, как вдруг мне позвонил один приятель, с которым мы вместе учились на тренингах, — беззаботный парень по прозвищу Шеф. (Помню, однажды, когда я спросил его: «Как дела?», он ответил: «Да ты ж меня знаешь. У меня всегда все отлично». Этот Мэтт мог найти хорошее в самой паршивой ситуации.) Какое-то время мы с ним потрепались о том о сем. А потом он просто-таки сразил меня наповал своим вопросом.
Ну как, работаешь? — спросил он с немного сюсюкающим акцентом, характерным для жителей Восточного побережья. О, Боже! Он знает, что я поздно встаю! Я приготовился к тому, что с минуты на минуту в дверь постучит Брюс и потребует вернуть ключи от служебной машины.
Э-э… ты о чем это, старик? — проговорил я надтреснутым голосом, прямо как в седьмом классе, когда отец прижал меня к стенке, допытываясь, правда ли, что я курил с девятиклассниками на остановке.
Эй, да ладно тебе, дружище. Никто ведь не работает, — развязно произнес Мэтт, напомнив мне тех самых девятиклассников, которые подбивали меня взять сигарету.
Я, например, не работал всю эту неделю, — присовокупил он.
Я смутился.
Как это тебе удалось набрать пять выходных, когда мы работать-то начали всего три недели назад?
Да не брал я никаких выходных, ты чего, чувак?
Значит, ты болел? Мэтт засмеялся.
Да нет же, не болел я! Просто не хотелось работать. Уф, тут меня немного отпустило.
Аааа, ты несколько дней не ходил на работу? Мэтт уже начинал терять терпение.
— Неееет, я не ходил на работу целых пять дней подряд.
Это никак не укладывалось у меня в голове.
— Ты пять дней не ходил на работу?!
В подтверждение моих слов он опять засмеялся.
— Что… Что… Но как ты себя покрывал?
Жена бы убила его, если б узнала о его выходках.
— А что, нормально: по утру просыпался, шел в душ, завтракал. Все, как в обычный рабочий день. Целовал жену и уходил из дома.
— И что потом? Мэтт хихикнул.
— А потом шел в спортзал, пару часиков качался, парился в бане, ну, и все в таком роде.