Вы единственный это поняли и протянули мне руку помощи. После кромешного мрака безнадежного моего существования мне вдруг так крупно повезло — мне повезло встретить Вас. Вы подарили мне сначала сказочную надежду, а потом подарили жизнь. Только теперь я живу, только теперь чувствую вкус жизни и пьянею от самых простых ее проявлений — хруста снега под ногами, синевы неба над головой, запаха земли и травы, птичьего гомона, шелеста моря — всего, чем полна и богата жизнь. Раньше же все это было закрыто от меня глухой стеной. Внутренняя борьба между жившими во мне двумя «я» заслоняла от меня весь мир, отнимала все силы, лишала всех земных радостей;
Вы единственный все поняли, что не какая-то пресловутая тяга к разврату, о которой толковали мудрые мужи от медицины, а стремление вырваться из заколдованного круга толкало меня на все новые и новые поиски выхода. Мне ведь предлагали и такой вариант — мол, переоденем вас, поменяем все документы, т. е. узаконим юридически внешнюю трансформацию, — и живите, с кем хотите. Но мне хотелось жить, а не исполнять роль, хотя бы и в предложенном мне костюме. Исполнение роли мне надоело в прежней жизни, так что согласиться на просто исполнение другой, пусть даже и противоположной, роли для меня было бы дико. Мне хотелось добиться того, на что имеет право каждый живой организм — гармонии между внутренним миром и внешним его проявлением.
Вы единственный в это поверили, все поняли и, несмотря ни на что, предложили мне помощь. Я знаю, чего Вам это стоило и в то время, и во все последующие долгие месяцы, и потом, когда все благополучно завершилось и, как уже положено, заволновались и зашевелились обозленные этим благополучным исходом мои «доброжелатели» и «радетели».
Если б можно было бы хоть чем-нибудь возместить те душевные потери и те моральные муки, которые приняли Вы из–за меня! Но нечем их возместить, а то, чем принято благодарить врачей, — не для Вас, кристально чистого человека. И остаюсь я в неоплатном перед Вами долгу за бескорыстное Ваше участие в моей судьбе.
И все же я всю жизнь буду платить Вам за это участие своей верностью и огромной любовью. До последней минуты своей жизни буду продолжать считать Вас своим богом.
Для меня Вы — бог, и верность Вашему имени для меня — плата за все.
Вы даже не подозревали, наверное, никогда, каким счастьем для меня была возможность видеть Вас, смотреть в Ваши все понимающие и всех прощающие глаза, видеть Ваше лицо, смотреть в которое — огромное духовное наслаждение. Просто смотреть. Благодарю судьбу за то, что дала мне такое счастье — побыть, хоть недолго, рядом с Вами, величайшим хирургом и скромнейшим человеком.
Поверите ли Вы, что пациент, перенесший без единой слезинки страшные операции, не заплакавший ни разу в ответ на бестактность и бесцеремонность людей, оплевавших его очно и заочно, бесслезно вынесший сто кругов ада, — поверите ли Вы, что этот Ваш пациент плакал, как маленький ребенок, когда понял, что больше не увидится с Вами, потому что больше общих дел у Вас с ним нет, а на светские беседы нет у Вас времени? И ведь надо было бы радоваться этому отсутствию общих дел: дела-то ведь, ой, какие тяжкие. А вот, поди ж ты — плакал навзрыд.
Спасибо Вам за все, дорогой Вы мой Человек. Уверяю Вас — ни одна душа на свете не будет любить Вас так преданно и верно, как моя, исцеленная Вами.
Может быть, это письмо выглядит не очень мужским, что ж — пусть оно будет последним проявлением моей прежней ипостаси.
Теперь — о себе, сегодняшнем. Я жив–здоров, чего, как говаривали в старину, и Вам желаю. Счастлив, что обрел внутренний покой и вот хотя бы эту возможность — говорить о себе в новом дня меня роде.
Я даже любим. Может быть, это покажется кому–то странным и смешным — ведь столько полноценных от роду людей не может сказать о себе этих слов, а я вдруг говорю их. Но что же делать, если это действительно так — я действительно любим и счастлив с любимой женщиной. Женщина эта знала мужчин до меня, причем мужчин, внешне куда более мужественных, чем я, — не мне чета, но говорит, что так хорошо, как со мной, ей не было никогда ни с кем из них.
Думаю, что это во многом объясняется тем, что, пройдя весь свой мученический путь к заветной цели, я никогда не смогу обидеть женщину неласковостью, невниманием или грубостью. Ну, и, разумеется, не последнее место, если не первое, занимает в этом вопросе моя постоянная потенция, нежность и забота о том, чтобы женщине было хорошо со мной, следить за тем, чтобы она получила в полной мере то, что требует ее организм.
Мне кажется, в этом все дело, не зря же проблему эту называют проблемой века. Но все-таки в любом деле, а в этом особенно, нужна душа. И тут моя, настрадавшаяся, может быть, даже и вне конкуренции. Так что я с полным правом могу сказать: «Она меня за муки полюбила, а я ее — за сострадание к ним».