Человеческие фигурки
Две стрелки, нацеленные в землю. На них солидная трапеция – расширяющаяся кверху (мужчина) или книзу (женщина). Руки опущены вдоль тела, иногда они держат сумку или чемоданчик.
Еще – бесценная капитель: голова (35). Самое интересное – шея, которая соединяла бы ее с телом, отсутствовала. Голова висела в воздухе, как шарик с гелием. Иногда улетала прочь. В раннем детстве я был уверен, что логотип Варшавской биеннале плаката – красная точка в толстой раме – это чья-то голова, сбежавшая от владельца и самостоятельно путешествующая по миру.
Иногда человечек вел собаку на поводке (отец любил пошутить). Собачья голова всегда соединялась с туловищем.
В отцовских рисунках мне больше всего нравились человеческие фигурки. Они появлялись в самом конце, когда все уже было начерчено. Разбегались по кальке. Семенили поодиночке или останавливались, погруженные в беседу. В их свободе было нечто вынужденное: никогда-никогда они не заслоняли существенные элементы проекта.
С годами я пришел к заключению, что в проектах всегда сентябрь или начало октября. Ранний вечер. Лучшая пора и лучшая часть суток. Родители уже пришли с работы. Обеды съедены. Уроки сделаны. Настало время: «Можно я пойду на велике покатаюсь?» Время: «Выведи собаку» и «Как дела, сосед?».
В этом таился некий парадокс модернистского градостроения. Модернисты со своим Ле Корбюзье и Афинской хартией (36) разобрали город на части, а потом принялись собирать заново. Обозначили зоны и функции. Здесь работа, там отдых и сон. Здесь административный центр, там фабрика, а на окраинах – квартиры, тысячи квартир в окружении зелени. Все соединено дорогами, по которым должны были мчать счастливые рабочие в своих автомобилях.
Получилось, как получилось. По утрам жилые районы пустели. Человеческие фигурки ехали на работу, втиснутые в автобус. По вечерам между многоэтажками гулял ветер, а уставшие фигурки сидели перед телевизором.
Только на рисунках всегда был ранний вечер. Время отдыха и развлечений.
Такое вот wishful thinking[5]. В общем-то, мелочь, если подумать о сегодняшних компьютерных визуализациях, где все утопает в зелени, люди подобны кинозвездам и африканское солнце отражается в стеклянных фасадах.
«Лего» Гутенберга
Я не поступил в академию, поэтому слушал всех художников, которые были готовы мне что-нибудь рассказать. Знакомый типограф и книжный дизайнер отправил меня в типографию, в которой еще практиковался ручной набор с помощью металлических литер. Сам-то он уже редко там бывал – мир вступил в эпоху desktop publishing, настольной издательской системы, – однако при виде наборных касс впадал в эйфорию.
– Знаешь, что самое лучшее в типографии? – спрашивал он. – Что все ко всему подходит. Можно взять любую литеру и вставить в любое место. С этого началась стандартизация. Раньше был только хаос. Пока не пришел Гутенберг и не придумал подвижные литеры. Понимаешь? Именно благодаря ему лампочки подходят к патронам, крышки к банкам, шины к колесам. Именно печатники стали упорядочивать мир.
Эти слова претендовали на непогрешимость. Упорядочивание хаоса – прерогатива Бога и Европейской комиссии, и все же речь, произнесенная среди ящиков с литерами, отпечаталась в моей памяти. Я поверил, что в этом-то и состоит задача дизайнеров – в наведении порядка.
«Проект – он как „Лего“». На презентации нового лейаута или логотипа, как только появлялись модули, сетки, постоянные элементы, я не упускал возможности ввернуть свою любимую фразу. В ключевой момент я объяснял клиенту: «Проект – он как „Лего“».
Довольно быстро я обнаружил, что мои собеседники не любят порядок. Никого не интересует упорядочивание мира и рассказы о формальной дисциплине. Зато все обожают конструкторы. «Лего» оказалось идеальной метафорой ненавязчивой гармонии.
Мой отец тоже любил конструктор «Лего». Особенно его базовые элементы: прямоугольные «восьмерки» с двумя рядами выступов, квадратные «четверки». Желтые и красные, черные и белые кирпичики. Ему также нравились тонкие рейки и платформы, из которых делались перекрытия. Зеленые газоны. Он не возражал против окошек в красных рамах, зато спокойно мог обойтись без колючих зеленых деревьев (шаро- и конусообразных).
– В «Лего», – говорил он, – все ко всему подходит.
В Народной Польше производили сотни копий этого конструктора. В магазинах встречался грязно-серый продукт социалистической промышленности, но отечественные кирпичики то болтались, то их было не разъединить. Сцеплялись мертвой хваткой или тут же рассыпались на части.