Но хватит уже описаний, все равно их почти никто не читает.
Итак, мы с Кики пришли в Берлогу. Черный Компьютер встретил нас у самой двери и, хотя был бледнее обычного, весь так и сиял.
— Ты где пропадаешь, Энчо? — спросил он.
— В… в… С-софии, — промямлил я, заикаясь.
— А Машина брошена? — Глаза у него лихорадочно блестели, как при температуре выше сорока по Цельсию. — Чертежи принес?
— Не-е-ет, — заблеял я.
— А вот это, знаешь ли, нехорошо, — огорчился он. — Надо свои обязательства выполнять… — И тихонько добавил: — Тем более что у меня маловато времени…
«Почему это маловато? — подумал я. — До конца учебного года еще пропасть времени».
Тут мне вспомнились слова Росицы относительно вечного двигателя, и я спросил:
— Товарищ Чернев, как же мы создаем Перпетуум мобиле, когда его создать невозможно?
— Почему ты так думаешь?
— Ну… а закон сохранения энергии?
Он засмеялся, закашлялся, прикрывая рот рукой, вынул из ящика таблетку, проглотил и только тогда ответил:
— Видишь ли, Энчо, несмотря на этот закон, сотни ученых пытались создать вечный двигатель.
— Но не смогли, верно?
— Верно, не смогли. Я тоже считаю, что создать вечный двигатель невозможно.
— Зачем же мы пытаемся его создать?
— Затем, Энчо… Я тебе скажу сейчас нечто философское, поэтому слушай внимательно. Затем, что существует так называемый Идеал, иными словами — прекрасная конечная цель. Идеал потому и является Идеалом, что он недостижим. Чем ближе мы подходим к нему, тем больше он от нас отдаляется, но притягивает к себе, как магнит. Неудержимо стремясь к нему, мы по пути ведем сражения и в этих сражениях осуществляем себя как полноценные творческие личности, а главное, преобразуем мир, в котором живем, делаем его все более и более похожим на Идеал. Понимаешь?
— Понимаю, — пробормотал я, думая о своем Идеале — шестерке по грамматике. Выходит, мне никогда этого не достигнуть, но по пути, глядишь, и отхвачу пятерку-другую…
— А если мы так и не построим нашу Машину? Что тогда? — со вздохом спросил я.
— Если мы и не построим ее, в чем я убежден, мы, работая над ней, обнаружим множество интересных явлений и закономерностей. Впрочем, мы уже близки к этому. Даже увеличив КПД нашей Машины хоть на несколько процентов, мы уже сделаем большое дело и приблизимся к Идеалу. Ясно тебе?
Я от растерянности почесал в затылке и оглянулся на Кики, который крутился возле токарного станка и не проявлял интереса к нашему разговору. В эту минуту что-то у меня в голове щелкнуло, и я решился открыть свою тайну.
— Товарищ Чернев, — шепотом проговорил я, — я буду киноактером.
— Киноактером? — удивился он.
— Да. Потому и ездил сегодня в Софию. Пробовался на роль в кинофильме, понравился режиссеру, через месяц поеду снова, пробоваться на главную роль.
— Смотри-ка! Мне никогда не приходило в голову, что у тебя актерские способности. Видимо, я слеп на этот счет.
— Теперь мама будет меня учить играть лирически и драматически.
Он сочувственно качнул головой и спросил:
— А как же Машина? Останется у тебя время для нее?
Я потупился, не зная, что ответить. Но все же ответил:
— Конечно. Буду приходить, как всегда… каждый день… после уроков…
— Посмотрим, посмотрим… Я был бы рад… Но скажи честно: тебе самому-то хочется быть киноактером?
Я не мог соврать Черному Компьютеру и поэтому ответил уклончиво:
— Не знаю… И да и нет… Киноактером быть интересно, но я не умею играть ни драматически, ни лирически. И боюсь выходить на публику…
— Почему же ты не скажешь об этом родителям?
— Ой, вы не знаете моей мамы! Если я ей скажу, у нее будет инфаркт.
— Гм… Жаль… Очень жаль… — обронил Черный Компьютер. И, помолчав, спросил: — А не хочешь ли сейчас поработать?
Я хотел поработать. Еще как хотел!
Мы включили токарный станок. И я разом забыл обо всем: о Софии, отборочной комиссии, ямочках на щеках у Росицы и даже о разрыве с Миленой. Весь мир для меня сосредоточился в кусочке металла, который разбрасывал вокруг искрящиеся серебристые стружки.
Но Черный Компьютер был мрачнее обычного, он не спускал с меня своих лихорадочно блестевших глаз. Он был огорчен.