Микоян улыбнулся, показывая под ухоженными усиками неровный ряд желтоватых от многолетнего курения зубов. И сразу суровость исчезла. Эта обворожительная улыбка нередко служила ему своеобразным убежищем при сложных переговорах с иностранцами. А сердитое выражение лицу придавали искривленный нос и глубокие морщины вокруг рта.
- Садитесь, - послышался глуховатый голос.
Я опустился в одно из кожаных кресел у стола.
- Когда вернулись из Германии? У вас есть где остановиться?
Я пояснил, что обосновался в общежитии, в котором жил до командировки в Германию. Микоян нажал кнопку звонка. Вошла секретарша.
- Скажите Федору, чтобы приготовил жилье товарищу Бережкову. - И добавил, обращаясь ко мне: - Мой помощник по хозяйственной части вас сегодня же устроит.
Я поблагодарил, пробормотав, что мог бы остаться в общежитии.
- Скромность - украшение большевиков, - изрек нарком. - Но излишнее усердие в этом деле ни к чему. Теперь расскажите, что там в Германии. Совсем, наверное, зазнались после победы над Францией?
Я рассказал о том, что видел во время "парада победы" в Берлине и на заседании рейхстага, где выступал Гитлер. Постарался передать царящую в Германии атмосферу массового психоза и экзальтации, проинформировал о работе нашей группы по приемке оборудования на заводе Круппа.
- Тевосян говорил, что вы с ним были в Голландии, а затем снова ездили в Роттердам и, кажется, в Брюссель. Как там обстановка?
Внимательно выслушав мой краткий отчет, Микоян сказал, что в ближайшее время уцелевший рефрижератор будет доставлен из Роттердама в ленинградский порт.
- Тевосян остался вами доволен, - добавил нарком.
Наступила пауза. Микоян взял со стола недавно поступившие в продажу и сразу ставшие популярными сигареты "Тройка", открыл коробку и протянул мне.
Под серебряной фольгой виднелся нетронутый ряд с золотыми фильтрами. Курить в кабинете наркома - крайняя развязность, решил я. Возможно, он преднамеренно меня испытывает.
- Благодарю, только недавно бросил, - слукавил я.
- Очень благоразумно, - похвалил Микоян, взял из коробки сигарету и закурил. В воздухе разнесся медовый аромат.
Мне было как-то не по себе под изучающим взглядом наркома. Сколько же будет продолжаться эта пауза? И зачем он меня вызвал? Но вот он энергичным движением потушил недокуренную сигарету в тяжелой мраморной пепельнице. Видимо, принял решение.
- Как вы относитесь к тому, чтобы перейти на работу в Наркомвнешторг? спросил Микоян. - Предстоят важные переговоры с немцами, и мне нужен хороший переводчик, имеющий опыт работы в Германии., Тевосян считает, что вы справитесь.
- Для меня это большая честь, постараюсь оправдать доверие, - ответил я. Но как быть с моим начальством? Ведь я все еще прохожу службу в военно-морском флоте.
- Мне это известно. Мы договоримся с адмиралом Кузнецовым, чтобы вас временно откомандировали в распоряжение Наркомвнешторга. Кстати, вы еще не член партии. Советовал бы вам решить этот вопрос. Думаю, что, если подадите заявление в воинской части, где вы приписаны, будете приняты в кандидаты. Подумайте. А завтра с утра явитесь в мой секретариат, в группу по Германии. Там Точилин или Чистов все вам объяснят. До свидания...
В приемной меня поджидал помощник наркома по хозяйственной части - тот самый элегантно одетый человек.
- Пойдемте, я вам приготовил жилье, - пригласил он.
Ждавший у подъезда черный "бьюик" повез нас по улице Куйбышева в сторону Красной площади. Тогда по ней еще было двустороннее движение. У музея Ленина повернули направо и остановились перед гостиницей "Метрополь". Я никак не ожидал, что окажусь в таком роскошном отеле. На втором этаже мне предоставили двухкомнатный номер с ванной, телефоном и просторным застекленным балконом. Потом я узнал, что в этом номере когда-то жил Бухарин, заполнивший балкон чучелами птиц и охотничьими трофеями.
- Мне неловко занимать столь большое помещение, нет ли комнаты поскромнее? - спросил я.
- Ничего неловкого тут нет, - возразил мой провожатый. - Мы имеем здесь несколько номеров. Их оплачивает наркомат. Спокойно живите, пока не получите квартиру.
- Могу ли я забрать сюда свои вещи, они на Арбате, у Смоленской площади?
- Разумеется. Я вернусь в наркомат пешком, а машина в вашем распоряжении. Это один из дежурных автомобилей секретариата наркома. Вы имеете право вызова по делам...
Все это было как во сне. И разговор с наркомом, и его предложение подать заявление о вступлении в партию, и этот роскошный "люкс", и автомашина, которую я могу вызывать по своему усмотрению. Конечно же, Микоян где надо обговорил вопрос о моем кандидатстве в члены ВКП(б). Видимо, знают об этом и в политуправлении военно-морского флота. Готов ли я к вступлению в партию? И справлюсь ли с работой у такого требовательного и строгого человека, как Анастас Иванович? По-видимому, вступление в партию - одно из условий приема в наркомат. Но как мне самому решиться на этот серьезный шаг? Не делать же его лишь для того, чтобы быть зачисленным в секретариат наркома! Собственно, я уже мог считать, что получил назначение. Но столь же ясно, что Микоян не сомневался: заявление о приеме в кандидаты партии я подам и буду принят. Но ведь надо быть принципиальным. Раньше я не думал об этом. В одну из очередных кампаний, проводившихся на Украине в 1934 году в связи с десятилетием со дня смерти Ленина, меня, не спрося, включили в список "ленинского комсомольского призыва". Потом нашу группу забыли соответствующим образом оформить, да и мы не проявили заинтересованности, и я остался беспартийным. С другой стороны, я всегда старался добросовестно выполнять свои обязанности, верил, что партия ведет нашу страну по правильному пути, не сомневался в том, что Сталин ученик и законный преемник Ленина. Так почему же и мне не стать членом партии Ленина и не постараться на том посту, который мне предлагают, внести свой, пусть скромный, вклад в дело строительства социализма? Мог ли я тогда себе представить, что спустя 50 лет, после кровавых событий в Вильнюсе в январе 1991 года, я должен буду принять решение о выходе из КПСС!..
Так я рассуждал, сидя на балконе номера в "Метрополе", окруженный звуками ночной Москвы. Снизу доносился приглушенный говор публики, вышедшей после спектакля из Малого театра, позванивали трамваи. Слева к "Гранд-Отелю" подкатывали автомобили. Рестораны работали тогда до четырех утра. Кухня в "Гранд-Отеле" особенно славилась, обслуживание было отменным: еще не перевелись старорежимные официанты - полные достоинства и в то же время внимательные и предупредительные.
На следующее утро явился в наркомат. Представился Точилину, очень приятному, мягкому, обходительному человеку. Он руководил группой референтов наркома. Точилин показал мне выписку из приказа, подписанного Микояном: я стал референтом наркома внешней торговли по советско-германским экономическим отношениям.
Освобождение
Зима 1928/29 года была для нас особенно тяжелой. Предрассветные поездки в Лукьяновскую тюрьму в холодном дребезжащем трамвае, тревога за отца, образовавшаяся вокруг нашей семьи почти полная пустота, настороженное отношение в школе леденили душу и угнетали. Тем более что жизнь в городе по-прежнему выглядела так, будто ничего не произошло. А, собственно, почему должно было быть иначе? Это ведь на нас обрушилось горе.
Между тем нэп продолжал действовать, и условия жизни в Киеве внешне не изменились. На Крещатике, переименованном в улицу Воровского - советского дипломата, убитого в 1923 году в Швейцарии белоэмигрантом, за столиками кафе нарядная публика, вокруг кинотеатров толпы любителей голливудских фильмов, в цирке веселые представления. Все это не для нас. Мы действительно тогда страшно бедствовали. После ареста отца семья осталась без средств. Сбережений не было, как и не нашлось никого, кто согласился бы нам помочь. Мама прирабатывала, давая частные уроки английского и немецкого языков.
Вскоре сравнительно безмятежную жизнь киевлян потрясли события вокруг Киево-Печерской лавры. Газеты и радио сообщили, что какой-то инок, заманив в дальние пещеры девушку, изнасиловал, а затем разрубил ее на части топором. В печати появились страшные фотографии расчлененного женского тела, топора преступника и самого инока - длинноволосого, худого, с безумными глазами. Готовился шумный судебный процесс со множеством свидетелей и жертв "похотливых" монахов. Создавалась чудовищная картина злодеяний, якобы творившихся под сенью золотых куполов лаврской обители.