Из территориальных проблем было принято лишь решение о передаче Советскому Союзу Кенигсберга и прилегающего района Восточной Пруссии, а также достигнута договоренность об условиях (включая передачу Южного Сахалина и Курильских островов), на которых СССР вступит в войну с Японией.
Интересно, что и Сталин, и Рузвельт очень высоко оценили Ялтинскую конференцию. Оба они охарактеризовали ее как пример равноправных отношений. Президент Рузвельт говорил о "поворотном моменте" в истории США и всего мира. Он заявил, что эта встреча должна подвести черту под системой односторонних действий, замкнутых союзов, сфер влияния. Всему этому, сказал президент, предлагается замена - всемирная организация, в которой все миролюбивые государства смогут принять участие.
Мне представляется, что опыт Ялты, определенная степень доверия, обнаружившаяся тогда между Сталиным и Рузвельтом, могли привести к серьезным изменениям к лучшему в международных делах и во взаимоотношениях СССР и США. Ялта, казалось, открыла к этому путь. Такое ощущение было, во всяком случае, в Москве. Но оно длилось недолго.
Днепровская флотилия
Наш совместный с Зайцевым отчет о командировке в Мурманск был одобрен в Главном морском штабе, и я тут же получил новое задание - отправиться в Киев в распоряжение Днепровской военной флотилии.
Возможность побывать в Киеве очень обрадовала. Более года я там не был и теперь мог снова увидеть родителей, пообщаться с друзьями.
Но моя радость была преждевременной. В полученной инструкции значилось, что я, ни с кем не встречаясь, должен незамедлительно явиться в штаб флотилии, где мне дадут подробные разъяснения. Было сказано также, что речь идет о строго секретной операции и мне следует держаться соответственно. На этот раз я должен был ехать в военно-морской форме, но не краснофлотца, каким я проходил службу на флоте, а старшего лейтенанта. Так и значилось в выданном мне вместе с формой удостоверении. Впрочем, меня сразу же предупредили, что ранг присваивается мне только на время данной командировки.
Поезд пришел в Киев рано утром. Привокзальная площадь была пустынной. Я смотрел на так хорошо знакомый мне фасад здания вокзала, построенного в середине 30-х годов в стиле модернизированного украинского барокко. Моросил дождь, было зябко. Сколько раз я бывал здесь, встречая и провожая иностранных туристов! Я знал тут каждый закоулок, каждый переход, ведущий к платформам. И мне вспомнился летний солнечный день, ярко-желтый открытый автобус с разодетыми в пестро-заграничное веселыми юношами и девушками, прибывшими в столицу Советской Украины.
Подкатил зеленоватый "газик" с брезентовым верхом в темных потеках от дождя, и видение беззаботного лета 1935 года исчезло. Я устроился на заднем сиденье, поднял воротник плаща и надвинул на глаза фуражку, чтобы меня случайно не узнал кто-нибудь.
В штабе флотилии на Подоле меня ждали. Сообщили о цели командировки. Флотилия ушла вчера вверх по Днепру, а затем по Припяти к польской границе. Мы же - небольшая группа военных моряков, в которую входил и я, - должны были через несколько часов отправиться на катере тем же маршрутом.
17 сентября вместе с другими частями Красной Армии мы перешли советско-польскую границу и направились в сторону Пинска для участия в занятии города.
В секретном документе, с которым нас ознакомили, говорилось, что Красная Армия, выполняя приказ советского правительства, должна взять под защиту братское украинское и белорусское население, проживающее в восточных областях панской Польши. Нам разъяснили, что, хотя части Красной Армии и Флота вступают на территорию бывшей Польши как освободители, они должны решительно подавить любое сопротивление белополяков. Наконец, в документе отмечалось, что передовые советские части по- товарищески, в духе новых отношений с Германией встретятся с немецкими войсками на линии, указанной на соответствующих полевых картах.
Для меня все это было полной неожиданностью. Я никак не предполагал, что наша страна окажется соучастницей военных операций, проводимых гитлеровской Германией против Польши. Но зато теперь стало ясно, зачем меня к этой операции подключили. Предстояла "товарищеская" встреча с немцами на какой-то заранее согласованной линии, и вновь пригодилось мое знание немецкого языка. Стала также понятной и секретность, которой обставили мою командировку в Киев.
Еще перед рассветом 17 сентября мониторы и катера Днепровской военной флотилии двинулись вверх по Припяти и пересекли границу. Не ожидавшие нашего вторжения польские пограничники поначалу открыли огонь, но были быстро подавлены артиллерией флотилии. Потом произошло несколько столкновений с отступавшими на Восток под напором вермахта польскими войсками. Но их сопротивление было беспорядочным и вялым. К тому же наши листовки и радиорупоры обещали сдавшимся мир, доброе отношение и скорое возвращение к семьям. В действительности же большинство польских пленных попало не к семьям, а в трудовые лагеря, многие были расстреляны бериевскими палачами.
Мы дошли до Пинска фактически без потерь, если не считать нескольких легкораненых. Дальше река становилась мелкой, по ней могли двигаться лишь небольшие катера. Впрочем, до линии, на которой нам следовало встретиться с немцами, оставались считанные километры.
Встреча эта выглядела как свидание "товарищей по оружию". Наши и германские командиры поздравляли друг друга, пили за здоровье своих "вождей". По завершении операции в Пинске, Бресте и других пунктах состоялись совместные парады немецких и советских войск. Их принимали стоявшие рядом на импровизированной трибуне офицеры вермахта и Красной Армии. Каждому из нас было ясно, что без личного указания Сталина ничего подобного произойти не могло. Не было сомнения и в том, что правительства СССР и Германии заранее договорились о линии разграничения на территории бывшей Польши и что такая договоренность, скорее всего, была достигнута во время визита в Москву гитлеровского министра иностранных дел Риббентропа.
В последнее время, особенно в связи с 50-летием начала второй мировой войны, шли горячие дискуссии вокруг оценок событий полувековой давности. Пишут о "разделе Польши" между Гитлером и Сталиным, об "оккупации" Прибалтийских государств, об "аморальном сговоре" двух диктаторов. Но мне, как свидетелю событий, происходивших осенью 1939 года, не забыть атмосферы, царившей в те дни в Западной Белоруссии и Западной Украине. Нас встречали цветами, хлебом-солью, угощали фруктами, молоком. В небольших частных кафе советских офицеров кормили бесплатно. То были неподдельные чувства. В Красной Армии видели защиту от гитлеровского террора. Нечто похожее происходило и в Прибалтике. Многие бежали от наступавшего вермахта на Восток, ища спасения на территории, контролировавшейся Красной Армией.
Признание миссис Пайпс
Как-то в начале 80-х годов меня пригласили выступить на международном форуме в Уэлсли-колледже, близ Бостона в США. Моим оппонентом был известный американский историк профессор Ричард Пайпс, ставший одним из помощников президента Рейгана.
Приглашение выступить на форуме по проблемам советско-американских отношений поступило от профессора Нины Тумаркиной, ведущей в колледже курс средневековой истории России, в частности эпохи Ивана Грозного. Нина, как она мне впоследствии рассказала, происходит из семьи крупных петербургских заводчиков, владевших макаронными фабриками и особенно гордившихся тем, что они находились среди "поставщиков двора его величества". Но главный доход давала монополия на снабжение макаронами и мучными изделиями русской армии. После революции Тумаркины эмигрировали, и Нина родилась в Соединенных Штатах.
- Когда в 50-е годы я впервые приехала в СССР учиться в Ленинградском университете, - вспоминала Нина, - то сразу отправилась по имевшемуся у меня адресу посмотреть, как выглядит наша семейная фабрика. Судя по знакомым мне фотографиям, внешне она все такая же, только на давно не ремонтировавшемся фасаде главного здания новая вывеска: "Красный макаронщик". Родители говорили, что наши изделия пользовались большой славой. Впрочем, макароны, которые я пробовала в студенческой столовой, показались мне неплохими...