Итогом изучения раннего кинематографа (от позднего ее отстранили по ничтожным политическим причинам), во-первых, явилось новое открытие старых имен. Их список велик, назову лишь самые для нее дорогие и именно благодаря ей вновь обретшие международный звездный статус: Евгений Бауэр, Иван Мозжухин. А во-вторых (и в главных) — перед ее исследовательским взглядом распахнулись бескрайние и непаханые просторы массовой культуры, фольклорные и лубочные истоки «технического» искусства кино, балаган и бульвар, усыновленные десятой музой. Книга «На рубеже столетий: у истоков массового искусства в России 1900–1910 годов», которая опять-таки по ничтожным причинам задержалась с выходом (1976 — вместо 1972), — основополагающее культурологическое исследование в данной сфере. В 1994-м вышла книга «Фольклор. Лубок. Экран», логическое продолжение темы. А посмертно — «Кино. Театр. Литература. Опыт системного исследования» (М.: Аграф, 2010), где сведены воедино многие волновавшие ее культурные явления, в их числе: посмертная судьба утопленной Стенькой Разиным княжны-персиянки, классический треугольник Арлекин — Коломбина — Пьеро, экспрессионизм в ранних фильмах Козинцева, место экранизации в наследии Юрия Тынянова, кинематограф в творчестве Осипа Мандельштама, советское кино как агиография, феномен Василия Шукшина, структура «Покаяния» Тенгиза Абуладзе, имидж Эраста Фандорина в проекте Б. Акунина, авторский кинематограф Киры Муратовой, смерть поэта Александра Блока. Вот так-то.
Оглядываясь на ее жизненный и творческий путь, я вижу его как наперед проложенный маршрут. И пусть сама она в документальной прозе и в дневниках (это будущая публикация) рассказывает про блуждания и скитания, — не верю. Повороты судьбы (ну, например, тот факт, что в 1970-х она случайно не ушла со всеми киноведами в новый киноинститут, а оказалась в секторе «художественных проблем средств массовой коммуникации») она всегда использовала как остановку для заправки. И смотришь — топливо все чище, скорость все выше, горизонт все шире.
Ее профессиональные качества — это глубокие знания, чистый вкус, уникальная память, редкая трудоспособность, повышенное чувство долга. Ее заслуги — это охват фактического материала, который она сама разыскала, оценила и ввела в научный оборот; это широта обзора, позволявшая ей включать в сферу анализа разнородные по уровню и виду, но единые по сути явления; это готовность понять все то новое, что новое время несет в искусство; это смелость различать зерна и плевелы в отечественной культуре независимо от политической почвы, из которой те и другие произросли. «Застой не нуждается в покаянии», — процитировала ее одна газета в 2005 году.
Когда в модном кинозале экран вдруг засветился и обрел глубину, когда на нас поплыли рыбки и полетели птички «Аватара», мы с сыном Володей, не сговариваясь, признали: Нея бы одобрила. «Нея вообще секла фишку», — заметил ее внук.
Андрей Маркович Зоркий (1935–2006) тоже принадлежал к киношному цеху, он окончил сценарный факультет ВГИКа, в 1960–1980-е работал в редакциях лучших тогдашних профессиональных изданий — в «Литературной газете», «Советском Экране», «Искусстве кино». В отличие от старшей сестры, он занимался не историей и не теорией, а текучкой кинопроцесса. Невзирая на лица и безошибочно отличая мейнстрим с его глубоководными притоками от бурливых ручейков и сточных канав, Андрей Зоркий своим зажигательным пером сделал в киножурналистике много: он поставил самому жанру высокую планку. «В его текстах не было ни единого стертого слова, они захватывали остротой мысли и формы, заставляли смеяться, думать, пересматривать привычные оценки и шаблоны восприятия. Рецензию на пошленький зарубежный фильм он мог написать в форме открытого письма Людовику XIV („Гляжу я на Вас, сир, питание отличное, а счастья нет“), а заталдыченную официозным киноведением классическую ленту, „Чапаева“ или „Лучшие годы нашей жизни“, повернуть совершенно новыми гранями, открывавшими ее истинный, вечно живой смысл», — точно сказал о нем друг и коллега Александр Липков (1936–2007).