В тот день, когда взорвалась бомба, все сидели, словно приклеенные к телевизору и радио, а телефон то и дело звонил, и голоса в трубке интересовались, все ли у нас в порядке. Учитывая, что мы находились примерно в четырех тысячах миль от эпицентра, у нас было много шансов выжить.
Все, конечно, говорили о нехватке продовольствия, остановке движения транспорта, призыве всех годных к военной службе мужчин, в общем, обо всех этих пессимистических вещах, до которых успеют додуматься за отведенное на эфир время. Радио-ведущие серьезным тоном спрашивали всех, кого им удавалось поймать на улице, означает ли это грядущее начало войны, а затем нам приходилось слушать всех этих напыщенных экспертов, претендующих на понимание ситуации, хотя каждый из них много бы дал, чтобы понять ее самому.
Наконец мой папа позвонил с работы и, услышав мой голос, видимо, убедился, что со мной все в порядке и ему не о чем волноваться, потому что после этого последовали обычные вопросы: как у меня дела, не нужны ли мне деньги, не соскучилась ли я по дому, на которые я отвечала просто «да» или «нет» без разбору.Он сказал, что они все переживали за меня, но я не могла понять, кто это ОНИ. Затем он сказал, что у него встреча и ему нужно идти, но он любит меня, а когда я ничего не ответила, повесил трубку.
От всего этого «бла-бла-бла» было мало толку, поэтому мы с Эдмундом спустились вниз в очень живописную деревню, небольшие домики в которой соединялись друг с другом и были построены из того же желтоватого кирпича, что и наш дом. Деревня была небольшой, состоящей из множества маленьких улочек с одинаковыми домами, отличающимися только безделушками в окнах; улочки разбегались по обе стороны от главной дороги. Эдмунд сказал, что деревня достаточно велика для еженедельных ярмарок, были три пекарни, две мясные лавки, церковь, построенная в двенадцатом веке, чайная лавка, два паба (один вполне приличный, а другой довольно скверный, причем во втором была также еще и гостиница), несколько завзятых пьяниц; по крайней мере, один предполагаемый педофил, и обувной магазин, в котором также продавались дождевики, непромокаемые сапоги, футбольные мячи, дешевые леденцы и рюкзаки с изображением утенка Твити — популярного мультяшного героя.
Недалеко от центра стояло здание, чуть больше и аккуратней, чем остальные — в нем располагалась администрация. Напротив него была площадь, вымощенная булыжником, где каждую среду проводилась ярмарка, а прямо по диагонали, на углу площади, был один из пабов. Он назывался "Лосось", так как раньше рядом с ним находился рыбный магазин, но когда магазин закрылся, никто и не подумал переименовать паб. На другой стороне площади было что-то вроде староанглийской версии магазинчика Севен-Элевен, который по какой-то причине был также почтовым отделением и аптекой, а в те дни, когда торговля не шла, на улице перед ним продавались газеты.
Мы зашли внутрь, и на деньги, которые тетя Пенн оставила нам на неделю, купили столько бутылок воды и разных консервов, сколько могли донести до дома. Это было куда интереснее, чем смотреть одни и те же кадры с места взрыва по телевизору. Мы попытались прикинуть, что лучше купить из еды на случай осады, которая, если быть честными, вряд ли грозила нам в этой глуши. Мы были не одни в магазине, но люди вокруг были очень дружелюбны, особенно по отношению к двум детям, которые пришли без взрослых, и никто не пытался толкнуть нас на землю и убежать с нашими покупками.
Еще оставалось целых полдня, за которые мог произойти конец света, поэтому мы стали подниматься обратно к дому. На этот раз мы шли медленней из-за бутылок воды в руках. Когда мы пришли, Эдмунд решил, что нам нужно уйти из дома и спрятаться в овчарне, которая находилась в миле от нас и была так хорошо спрятана среди огромных дубов, что никто бы не нашел ее там, если бы не знал, что искать. Мы подумали, если враг обрушится со всей силой на этот дом, нам лучше позаботиться о том, чтобы нас не заметили, хотя настоящая причина была в том, что нам просто было нечем заняться.
Итак, Пайпер, Айзек, Эдмунд и я стали собирать провизию, одеяла и книги, чтобы пойти в овчарню. Обычно в ней просто хранили сено, и, не считая мышей, там было удобно, сухо и имелись запасы воды на те случаи, когда в ней жили ягнята. Мы сказали Осберту, что будем жить там, в ближайшие дни, но он едва ли нас услышал, так как был поглощен новостями, в которых не говорили ничего нового, звонил своим друзьям и ходил с обеспокоенным видом, пытаясь понять, как и остальные 60 миллионов человек, Война это или нет.
Как бы то ни было, уже к середине дня мы устроились на новом месте. Пайпер захватила «Руководство по выживанию для бойскаутов» Осберта и решила, что нам нужно запастись домашними продуктами и готовить самим, поэтому сбегала домой и принесла немного голубых яиц, выкопала несколько ранних картофелин на соседнем поле и собиралась высушить на камне червяков и измельчить их, чтобы добавить протеин в тушеные блюда. Никто из нас не страдал нехваткой протеина, кроме меня — но я давно привыкла к этому, так что мы уговорили ее оставить муку из червяков на случай дождя. Она немного расстроилась, но не стала настаивать.
Пока Пайпер возилась с готовкой, Айзек принес из дома большую плетеную корзину с сыром, ветчиной, фруктовым пирогом в коробке, сушеными абрикосами, большой бутылкой яблочного сока и толстой плиткой темного шоколада, завернутого в бумагу.
Мы спрятали корзину в кормушку, чтобы не обидеть, Пайпер с ее едой, отнюдь не королевской, но которая вполне подходила нашему полувоенному положению. Эдмунд и Айзек разожгли костер и закинули в него картошку, а когда он догорел, Пайпер положила на угли яйца. И хотя некоторые из них не прожарились с дальней от огня стороны, получились они вполне съедобными.
Я сказала, что слишком взволнована, чтобы проглотить хоть кусочек, и все согласились, кроме Эдмунда, посмотревшего на меня в своей обычной манере, и я обнаружила, что, заметив, что кто-то смотрит на тебя, сложно не посмотреть в ответ.
После ужина мы сделали большую постель на сеновале, постелив одеяла, сняли обувь и забрались туда все вместе, не раздеваясь. Сначала Айзек, потом Эдмунд, я и Пайпер — в таком вот порядке. Мы собирались сохранять приличную дистанцию поначалу, но, в конце концов, сдались и сдвинулись поплотнее, потому что вокруг проносились летучие мыши, было слышно, как одиноко поют сверчки и квакают лягушки, ночь была холодной, а в голову лезли мысли о людях, убитых за миллионы миль от нас в Лондоне. Я не привыкла спать так близко к кому-либо, и хотя мне нравилось, что Пайпер, как обычно, держалась за мою руку, больше я чувствовала неудобство и боялась повернуться, чтобы не помешать остальным. Уверена, я заснула последней.
Я слышала Джет и Джин в амбаре внизу под нами, и когда я думала, что Эдмунд уже давно спит, он тихо сказал, что собаки всегда находятся здесь во время окота овец, потому что в этот период больше всего нужна их помощь в сборе стада, и мы, возможно, мешаем им своим присутствием здесь. От тихого звука его голоса мне захотелось подвинуться к нему поближе. Я придвинулась, и какое-то время мы просто молча смотрели в глаза друг другу, не моргая. Потом он повернул голову так, что касался своей щекой моей руки, закрыл глаза и уснул. А я лежала и думала, это ли я должна чувствовать, когда мой кузен касается абсолютно невинной части моего тела, к тому же полностью одетой.
Я лежала, чувствуя запах табака от волос Эдмунда, и ждала, когда придет сон. Думала о картине, с которой мы однажды рисовали копию на уроке, она называлась «Затишье перед бурей». На ней был изображен старомодный парусник на гладкой поверхности моря, а небо за парусником было окрашено в золотые, оранжевые и багряные цвета. Казалось, это картина абсолютного покоя, если бы не зелено-черная точка в верхнем углу картины, являвшая собой Шторм. Почему-то я часто думала об этой картине, наверно, из-за того чувства, которое испытываешь, когда знаешь, что что-то ужасное должно произойти, но никто на картине этого не знает. И если бы только можно было их предупредить, их судьба могла бы быть совсем другой.