«Впервые вижу».
«Дурак ты, Полисдог. Сапрыкин тебя “грузит”, а ты в несознанке. Судья этого не оценит. Вот знаешь, что он говорит? Что это ты ему их дал и попросил снять кэш в банкоматах».
«Да врет он! Показания мне его письменные покажи».
«Как скажешь», — Новик вновь вышел из кабинета.
Я опять остался в компании «ботаника» Миклашевича.
«На, читай», — швырнул на стол передо мной исписанный крупным размашистым почерком лист бумаги появившийся через пятнадцать минут Новик — ну прямо чертик из табакерки.
Я пробежался взглядом по тексту — все так, как менты и сказали.
«Не, ерунда все это. Я ведь почерк Сапрыкина не знаю, вдруг ты это сам написал. А даже если это и Илья, то роли не играет, я все равно ничего не знаю».
Потом у всех, включая девочек, взяли отпечатки пальцев и отвели нас в какой-то актовый зал, дали мыло — типографская краска, с помощью которой «откатывают пальцы», без него плохо отмывается. Хотя в той же соседней Польше уже давно применяют электронные сканеры отпечатков.
Повезли в Минск. Я дремал на заднем сиденье своего, а может быть, уже и не своего «мерседеса». Наручники не сняли. Сапрыкина и его девушку еще в Осиповичах, как оказалось, отпустили. Остальных привезли в ГУВД, усадили на стулья (уже, кстати, 8 утра было), и мы три часа сидели под присмотром какого-то милиционера, типа чтоб не переговаривались. Но мы все равно болтали, конечно, мент особо не цеплялся. Я шептал Кате на ушко нежности всякие и раздавал последние указания. Фидель, как мог, старался всех приободрить. Дима ушел в себя. Кайзер отчего-то волновался больше всех. Все сильно устали — никто из нас этой ночью не спал.
Ближе к 10 утра появился следователь Макаревич. Снова по разным кабинетам, «чай, папиросы, ответы на вопросы, — как Шнур поет, — допросы, опять допросы». Мне, правда, не чай, а кофе предложили. Фиделя допрашивали в соседнем кабинете, было слышно, как он операм кричал: «Да Серый хороший хлопец, отпустите его». А на прощание, когда их всех уже уводили, сказал мне: «Сереня, держись, мы тебя вытащим». Дима тоже молодцом держался, помахал мне рукой, мол, все будет хорошо. Конечно, будет, вопрос теперь, через сколько.
— Ну, пока у тебя «от шести до пятнадцати», — нарушила свое долгое молчание Нестерович.
Да знаю я, что мне грозит! Вот зачем она мне все время это напоминает? Видимо, не врет, что в прокуратуре работала, прокурорские замашки остались.
— Дальше ИВС — изолятор временного содержания, выходные провел там. Та еще дыра. В 6 утра врубается радио, первый национальный радиоканал, и твой день начинается с прослушивания белорусского гимна. Я, конечно, ничего не имею против нашего гимна, но еще бы ничего, если б тихо играло, а так орет ведь напропалую. К тому же был разгар кампании по уборке зерновых, и к концу первого дня я уже мог с точностью до центнера сказать, «колькi збожжа намалацiлi ў кожнай вобласцi».
В воскресенье подсадили «наседку», но об обстоятельствах своего дела я с ним, конечно, не разговаривал. Да он и не «пробивал» сам, больше слушал. Или «они» слушали, в ИВСе такое практикуется, многие хаты на «прослушке», официально называется «слуховой контроль».
— Откуда знаешь? — спросила адвокат.
— Ну знакомые ведь сидели.
На следующий день утром Гриша этот говорит:
— Меня сегодня отпускают, если хочешь, пиши «маляву» — передам, кому скажешь, мне несложно.
Еще бы, чего ж тут сложного: взял записку, спрятал понадежнее и отнес… следователю или оперативнику, кто его там послал. Поэтому я отказался. Ограничился тем, что дал ему Катин номер и попросил передать, чтобы нашла мне нормального адвоката и передачу привезла.
После обеда повезли в прокуратуру. Завели в наручниках в кабинет.
— Вину признаешь? — нехотя оторвав взгляд от своих бумаг, спросил не по годам располневший мужик в очках и синем мундире, оказалось — зампрокурора города.
— Нет.
— Поедешь в тюрьму? — с удивлением посмотрел он на меня.
— А есть варианты?
— Вариантов не было, так я и оказался здесь, — закончил я свой рассказ и посмотрел на адвоката, которая глядела на меня так, как удав смотрит на мышь.
— Зацепиться особо не за что, — покачала головой та. — Но мы все равно напишем, пусть даже формально. Бумага все стерпит.
— Как мы вообще защиту строить будем?
— Пока все отрицаешь. Ознакомимся с текстом обвинения, посмотрим, какими фактами располагает следствие, и только потом будешь давать показания. Так будет правильнее. Потому что наш суд больше всего не любит, когда есть расхождения в показаниях: при задержании одно говорил, на предварительном следствии другое, а в зале суда придумал третью версию. Сразу понятно, что врешь и пытаешься выкрутиться. Судебный процесс — это маленькое шоу, и чем больше симпатий ты вызовешь своей искренностью, тем лучше. Поэтому в зале суда нужно говорить правду и только правду. Но не всю. Да, и еще: если в Европе, и даже в той же Грузии, приоритет имеют показания, которые ты даешь в зале суда, то в Беларуси в 99 % случаев за основу берут именно первоначальные показания. Так что смотри не путайся на допросах, каждое слово взвешивай.
Тактика поведения, предложенная моим защитником, во многом совпадала с моим видением уголовного процесса, и ее безоговорочно было решено принять за основу.
— Ладно, дорогой, мне пора, — резко куда-то заторопилась адвокат. — Я еще попробую по своим каналам разузнать что-нибудь о ходе следствия. Катя сказала, что договорилась с кем-то о твоем переводе в другую камеру — уж очень ее напугали те бытовые условия, которые ты ей описал. Так что, переводить?
— Да, — без тени сомнения ответил я.
— Ну пока, держись.
Из кабинета мы вышли одновременно. Меня отвели в узкий «стакан», где обычно ждешь, пока тебя поднимут в камеру, а Нестерович — на выход из «учреждения».
— С таким адвокатом тебе нечего волноваться, — походя бросил мне какой-то тюремный начальник в погонах майора, видевший, как мы с Галиной Аркадьевной выходили из одного кабинета. — Она из первой пятерки…
Что это за мифический топ-5 белорусских адвокатов, я до сих пор так и не узнал.
На следующий день меня перевели в другую камеру.
Глава 10
BadB
В Москве я познакомился с одним из «отцов» форума CarderPlanet, скрывавшимся в Сети под ником BadB. Мы уже давно работали с ним, но через Интернет — то он покупал у меня дампы, то я у него.
Владик — так его звали в «реале» — был очень креативен: постоянно придумывал нестандартные маркетинговые ходы и создавал вокруг себя информационный ажиотаж, чтобы лучше продавать кредитки, дампы и прочий запретный товар. Правда, нередко случалось, что он впаривал своим покупателям откровенное фуфло — благо статус дона на CarderPlanet позволял ему не слишком заботиться о своей репутации. Справедливости ради следует добавить, что продажей одного и того же товара в несколько рук грешили процентов семьдесят торговцев нелегальным виртуальным товаром. Да, это не делало нам чести, но приносило дополнительный доход. До откровенной продажи всей партии во вторые и даже третьи руки доходило редко, обычно продавались отдельные кредитки или дампы, по каким-то причинам не использованные первым покупателем и остававшиеся «живыми» и спустя полгода после продажи. Товаром подобного качества было удобно закрывать «дыры», когда особо надоедливые клиенты, которые, к слову, и сами постоянно обманывали нас с количеством сработавших/несработавших карт, просили «замены».
BadB был, как позже выяснилось, одного со мной возраста, хотя и выглядел лет на десять старше. Среднего роста, чуть полноватый кареглазый брюнет с двумя паспортами: израильским и украинским. Острый живой ум, подвешенный язык, по-девичьи длинные ресницы и хорошо заметный рваный шрам, обезображивавший его верхнюю губу.