– Сходишь к маме вместе со мной?
Некоторое время назад Алекс каким-то неведомым образом снова оказался в объятьях Максима, и чтобы увидеть его лицо, ему приходится отклониться в сторону. Пробившаяся на подбородке щетина царапает висок, но Алекс, поддавшись странному импульсу, повторно прижимается к нему головой и только потом отодвигается.
– Хорошо, – следует серьёзный ответ.
И Алекс видит своё отражение в непроницаемой черноте глубоко посаженных глаз.
А вот Григорий вдруг хмыкает. Расслаблено привалившись к стене и лениво жуя уже затвердевшую сырную корочку, он поднимает помутневший взгляд на Максима:
– Хей, Макс, а ты не хочешь поведать своему малышу, зачем сам поехал с ним?
Максим опускает непонимающе взгляд на стол, где всё ещё лежат брошенный в прошлый раз кости. Снова их не трогали, а значит Григорий задал вопрос не в рамках игры.
– О чём ты?
– О чём? – Григорий мотает головой и разочарованно вздыхает, словно не может поверить в несообразительность Максима, а у Алекса всё внутри снова сжимается от дурного предчувствия. – О том, что тут тебе светит хорошая возможность… окончательно присвоить себе Александра. Признайся, тебе же совсем не хочется, чтобы операция его матери прошла гладко? Ведь ты ревнуешь к ней. И ты был бы совсем не против избавиться от помехи?
По комнате пробегает сквозняк. Рука, обнимающая Алекса, мгновенно обращается в камень.
Наверное, это было слишком наивно: надеяться, что всё ещё может закончится хорошо.
Несмотря на то, что Алекс кожей чувствует скапливающееся в воздухе напряжение, его не особо чёткое сознание реагирует довольно вяло. И даже немного удивляется, когда тело вдруг оказывается пересажено в сторону. А когда уже вставший на ноги Максим вдруг перешагивает стол и хватает Григория за волосы на макушке – Алекс лишь моргает пару раз.
И едва успевает посторониться, чтобы увернуться от тела, кубарем перелетающего через стол.
Шлёпнувшись, Григорий распластывается на ковре морской звездой.
Попытка встать для него заканчивается пинком в челюсть, и на светло-бежевых обоях оседает веер красных брызг.
– Ха-ха… ты как обычно… совершенно с собой не честен…
Он ещё и умудряется подлить масла в огонь. И тем самым заслужить пинок теперь уже в живот. Этот пинок окончательно выдворяет его из комнаты. Согнувшись пополам и впечатавшись в стену в коридоре, Григорий поднимает голову и облизывает окровавленные губы. Максим приседает напротив, снова собирая в кулак волосы на его макушке, и голосом, в котором, кажется, слышны отголоски кипящей в недрах Земли магмы, тем не менее очень сдержанно интересуется:
– Считаешь меня за дурака? Сколько, по-твоему, лет мы с тобой знакомы, Грэг? Думаешь, я не понял сразу, чего тебе надо?
– О… ну ка, удиви меня…
– Всё дело в Джефе, не так ли? Ведь именно такие, как он, как раз в твоём вкусе? Ведь тебе всегда нравились изящные и миниатюрные мальчики со светлой и гладкой кожей… Только вот чего я никак не пойму, так это: на что ты надеешься? Что я отдам его тебе? Или разрешу «попробовать»?
Произнося всё это, Максим не переставал тянуть Григория за волосы, заставляя всё больше задирать голову, и сейчас она почти на девяносто градусов запрокинута назад. Из его носа и из разбитых губ стекает кровь. Взгляд кажется мутным. Но вот радужка приходит в движение и зрачки неожиданно фокусируются на Алексе, застывшем посреди комнаты.
– Уже попробовал, – произносит Григорий еле слышно.
– Что? – Максим наклоняется к нему ближе.
– Уже попробовал… говорю…
Целую минуту Максим не двигается. И в течении этой минуту Алекс мистическим образом абсолютно трезвеет. Весь смысл произнесённого Григорием обрушивается на него водопадом раскалённого металла.
Но он всё ещё не понимает, что за суицидальные цели преследует этот в конец съехавший с катушек художник-извращенец.
Откуда в нём такое стремление к саморазрушению?
Нет, сейчас Алекса должно волновать другое – а именно, реакция Максима. Вон, он как раз оборачивается.
Страшно.
– Значит, вот как вы «просто поговорили»?..
«Я не хочу его потерять», – бьётся в голове. И ни одной дельной мысли.
– Отвечай! – вдруг рявкает Максим.
А Григорий издаёт громкий смешок, во все стороны брызнув кровью:
– Эй… не боишься… испугать своего птенчика до усрачки?
– Закройся.
Затылок Григория встречается со стеной, и только после этого Максим отпускает его волосы и снова поднимается на ноги.
– Как далеко вы зашли? – спрашивает уже тише, глядя в пол.
– Он подрочил мне, – сдавленно отвечает Алекс, словно со стороны слыша свой неживой голос.
– Почему не рассказал?
Наверное, надо всё объяснить… что Алекс не добровольно позволил надругаться над собой… но кажется, ещё немного правды – и Григорию точно несдобровать. И пусть сама по себе смерть этого козла Алекса волнует мало, но Максим же тогда станет убийцей…
Конечно, Алекс не может предсказать его реакцию со стопроцентной уверенностью… но и проверять что-то не хочет.
Поэтому молчит.
Максим же, видимо догадавшись, что ждать дальнейших объяснений не стоит, вновь переводит взгляд на Григория.
Вдруг где-то что-то щёлкает. И снова. Звук идёт из глубин коридора. А вот дверь открывается и на пороге показывается Надежда. Обведя испуганным взглядом двух мужчин и глянув в комнату, она почему-то спрашивает у Алекса:
– Что здесь происходит?
Но не успевает тот ответь, как Максим, задев Надежду плечом, выходит из дома.
До Алекса долетает поток свежего вечернего воздуха.
– Неудачная попытка самоубийства, я полагаю…
Глава 50.1 Отбросы [экстра]
****
Брызги.
Смеx.
Bлaжные шлепки плоти о плоть.
Звон cтекла – это дно пивной бутылки встречается с кафелем.
По самые лопатки погружённое в воду тощее тело хватают за волосы и заставляют вынырнуть, при этом так прогнувшись в пояснице, что остаётся только удивляться, как та не ломается – а всё потому, что один из веселящихся в ванной закинул на неё ноги, словно на скамейку, а другой – не перестаёт долбиться в истерзанный зад жертвы.
Жертва, как и насильники, мужского пола, так что количество дырок, в которые, собственно, можно долбиться, ограничено. Но даже так рот парнишки свободен – во-первых, пристроиться к нему с противоположенной стороны ванны мешает стена, а во-вторых, когда голова парня погружена в воду, и потроха конвульсивно содрогаются от страха и недостатка кислорода – вбитый глубоко в растянутое очко член насильника сжимается так, словно это не вытраханый до самого желудка зад, а узкая девственная дырка.
Снова звон. Но на этот раз громче и звонче – бутылка разбита. Вспененные остатки пива вместе с осколками дождём проливаются на покрытую синяками и кровоподтёками спину. Что касается пены – она стекает и остаётся на поверхности воды, осколки же присоединяются к сотням уже усеявшим дно ванны, и вот оттуда уже поднимается свежее облачко красной мути – это жертва неосторожно соскальзывает руками по битому стеклу.
Воняет.
Ванная совмещена с туалетом, в унитазе плавают следы какого-то салата, сейчас щедро поливаемого содержимом мочевого пузыря одного из участников вечеринки.
Но запах мочи вообще не ощутим на фоне смрада от никотинового дыма, разлитого алкоголя, рвоты и протухших остатков еды, уже несколько дней скапливающихся по углам крайне скудно обставленной хаты. Xаты, используемой исключительно для затяжных вечеринок. Но участники веселья явно не страдают от скопившихся ароматов, и только один из них сейчас стоит у открытого окна единственной комнаты и курит. Правда, холодный осенний ветер не только загоняет весь дым обратно в помещение, но и приносит с собой непередаваемое амбре от стихийной помойки под окнами и от десятка гаражей, забитых отнюдь не ягурами или феррари, а престарелыми отпрысками отечественного автопрома, которым уже прямая дорога в утиль… Pжавое старьё… и всё же с высоты второго этажа тут и там можно заметить окопавшихся в гаражах мужичков, измазанных в масле и пропитавшихся скипидаром, то ли и правда надеющихся реанимировать своих механических питомцев, то ли просто использовавших благовидный предлог, чтобы сбежать от ворчливых жён-старух и прибухнуть в компании таких же, как они сами, неудачников.