Во-вторых, кухня, которую можно полностью разглядеть от двери: узкая и длинная, на её полу почему-то развёрнут ковёр, а от стола тянет такой вонью, словно недоеденные салаты и прочая еда, почти не идентифицируемая из-за расстояния и старости, протухла ещё в прошлом году.
Что касается большой комнаты, часть которой так же видно из прохожей – в ней всего лишь били посуду, стреляли конфетти и разливали шампанское. И это ещё не ясно, что там с огромной кроватью, спрятавшейся в другой её половине…
– Как у тебя с уборкой? – спрашивает Алекс, стоя на пороге и пока не пуская Максима внутрь.
Хотя ему, наверняка, всё и так прекрасно видно поверх его головы.
– Может, лучше позвать специалистов?
– Каких? Тех, что места преступлений от крови отмывают?
– Типа того.
Алекс пока не проверял, сколько конкретно налички осталось в его закромах, но что-то подсказывает – подобные траты для неё станут фатальны. А потому мотает головой.
– Я верю, что ты сможешь.
И перешагивает порог, опуская пакеты у стенного шкафа.
– Я?
Максим протискивается следом и тоже избавляется от груза.
– Да, ты, – Алекс поднимает голову, любуясь недоумением на его лице, постепенно переходящим в возмущение, а потом отступает назад, за пределы квартиры. – Мне надо по кое-каким делам.
– Вернёшься домой?
– Да. Вещи собрать и… Ты ведь не против моего общества?
В ответ Максим поджимает губы и переплетает руки на груди.
– А меня, значит, оставляешь прибраться?
– Ну… кто-то тратит деньги, а кто-то занимается хозяйством… – Алекс подмигивает и отступает ещё. Но тут вспоминает о своём обещании и вытаскивает из кармана несколько бумажек. – Вот. Купи себе что-нибудь недорогое. А то после уборки со скуки помрёшь.
И не взглянув Максиму в глаза, сбегает по лестнице. На самом деле, он хотел бы купить ему какой-нибудь крутой смарфон. Из флагманов. Чтобы красиво и стильно смотрелся в руке. И чтобы хоть немного улучшил настроение. Только вот подобная игрушка Алексу не по карману. Сейчас. И вряд ли станет когда-нибудь в будущем.
«Я словно взялся позаботиться о чужом экзотическом питомце… и хочу оставить его себе.»
Дорога домой занимает не больше получаса, однако, когда он подходит к подъезду, часы уже показывают четыре. Алекс медленно поднимается на свой третий этаж, чувствуя, как с каждой ступенькой всё больше тяжелеют ноги. Дверь открывает своим ключом. В прихожей темно, в комнате тоже стоит полумрак – из-за задёрнутых штор. Мама лежит на диване. Возможно, она спала, но сейчас глаза открыты. Рядом на тумбочке – браслет-манжета для измерения давления и коробка с лекарствами.
Укол вины заставляет Алекс склонить голову и молча сесть рядом.
Он не приготовил никакой речи. Поэтому просто смотрит на сцепленные перед собой пальцы и ждёт.
– Ты знаешь, что среди голубых самый большой процент заболевания СПИДом?
И это первое, что он слышит. Сжав кулаки, Алекс поднимает взгляд на зеркало в дверце шкафа. И в отражении видит застывшее лицо матери.
– Это всё, что тебя волнует?
– Всё, что меня волнует – это ты! – она приподнимается на локте, и белое полотенце с её лба съезжает на подушку. – Господи, как тебя угораздило-то?!
– Угораздило «что»?
– Связаться… с этим… этим…
– Его зовут Максим.
В зеркале мама падает обратно на подушку и поворачивается на спину. Она смотрит на потолок с таким видом, словно на нём написаны ответы, только на непонятном языке.
– Слушай, ма, он не какой-то там плохой дядя, растливший твоего сына. Он мне… нравится.
– Ещё скажи, что любишь его!
Эта фраза по тону больше напоминает плевок. Плевок прямо в душу. Или выстрел.
– И если он такой замечательный, почему тогда сбежал с поджатым хвостом? – добавочный, в голову.
Не хочется даже объяснять, что у Максима женщинофобия*, ведь сейчас это точно прозвучит как удобное оправдание… Да и если честно, если бы чья-то мать заговорила с ним подобным тоном, у Алекса бы тоже пропало всякое желание оставаться в её обществе.
Рядом раздаётся глубокий вдох, потом выдох, и неожиданно уже более спокойный голос произносит:
– Ладно… Если тебе так хочется поиграть в эти игры – играйся. Но умоляю, не подцепи какую-нибудь заразу. Я не уверена, что смогу оплатить твоё лечение в диспансере…
– …
Алекс вновь не отвечает. У него никогда не получалось спорить с мамой, и хотя сейчас он уверен, что она не права, мысли ещё только формулируются в слова для ответа, а на голову уже обрушивается новая волна упрёков:
– Кстати, не хочешь рассказать, с какой стати ты не на работе? Твой дружок нашёл тебе место получше? В каком-нибудь клубе, а? Вроде торговли порошочком?
– Ма!
Алекс вскакивает с кровати. Эта несправедливость надуманных обвинений выводит его окончательно. Разве отец не доканывал её тем же самым?! Или она специально выбирает, как сделать ему побольнее?!!
– Хочешь знать, почему я не на работе? Потому что я уволился! Потому что меня обвиняют в воровстве! А ещё они узнали про Максима и прохода не дают своими супер-остроумными замечаниями! Да, я снова, как когда-то в школе, превратился в цель для издевательств и насмешек! И знаешь что?! Я наивно надеялся, что меня поддержит хотя бы родная мать!!! А ты… ты…
Звонок в дверь прерывает и так захлебнувшийся поток его возмущений. Прижав полотенце к груди, мама тянется к стакану с водой и небольшой коробочке. А звонок в дверь повторяется.
– Иди посмотри, кого принесло…
Алекс сжимает зубы, заставляет себя развернуться и выйти в прихожую. Он даже не спрашивает, кто там, просто рывком распахивает дверь. И первое, что видит – три огромных фигуры. Потом зрение фокусируется на высоком мужчине с почти полностью седыми волосами, но ещё довольно гладким лицом, и двух почти одинаково широких громил за его спиной. Все трое одеты в пиджаки, но на стоящем впереди он серого цвета, а ещё в его руке кейс с замком-шифром, на шее туго затянутый галстук, а в блёкло-синих глазах – лёд.
– Александр Астеньев, если не ошибаюсь? – спрашивает седовласый. – Не подскажешь, где я могу найти своего сына?
___________________________
Женщинофобия – имеется в виду, конечно же, гинофобия, страх или ненависть (или и то, и другое), возникающие у мужчин по отношению к женщинам. Как правило, от этой фобии страдают именно мужчины. Также она известна под названием Гинефобия или Феминофобия.
Глава 18. Складная правда
****
– Здecь егo нет.
– Полагаю, что так.
Mужчина делает шаг навстречу. И Aлексу приxодится выбрать: заупрямиться и изобразить из себя живую преграду, или позволить гостю войти. Первое кажется глупым, если учесть качков за его спиной, способных при желании просто выломать дверь, а второе – слишком малодушным. И в качестве компромисса Алекс отступает, но решает изобразить высшую степень спокойствие и уверенности, на какие только способен:
– Тогда, может, поговорим снаружи?
– Это будет не очень удобно.
Hе дав закрыть за собой дверь, седовласый продолжает наступать, тесня Алекса к комнате. Eдинственное, что успокаивает – охрана осталась снаружи. И всё же паника достигает пика: «Нельзя, чтобы они с мамой встретились! Иначе она окончательно…» – пусть мысль и несколько запоздалая, на это раз Алекс даже руки в стороны расставляет, перегораживая дверной проём.
– Kто там, Саш?
– Здравствуй, Тоня… – Алекса просто отодвигают в сторону, заставив влипнуть в стену, седовласый же, перешагнув порог, останавливается и слегка склоняет голову. – Прости, что побеспокоил.
«Что? Они знакомы?»
Мама поднимается с дивана, строго и пристально глядя на вошедшего мужчину.
– Кто вы?
Но уже через секунду недоверчиво прищуривается:
– Юра? Зотов?
B её голосе сквозит сомнение, приправленное недовольством – и Алекс не знает, осталось ли оно после их недавнего разговора на повышенных тонах или вызвано узнаванием. Кстати, если судить по количеству седины в волосах мужчины, ему лет шестьдесят, а если по моложавому лицу – не больше сорока, так что среднее арифметическое получается около пятидесяти. То есть, он лишь немного старше мамы.