Мак удрученно покачала головой.
— Не могу, Адам. За эти выходные мне нужно много всего сделать, позаниматься.
— Возьми книги с собой, — предложил он, не желая смиряться с провалом такого прекрасного плана.
— И еще мне надо отоспаться, — заметила она со значением.
— Что? А у меня в кровати ты спать не сможешь?
Мак выразительно вздернула брови.
— Понимаю, понимаю! — рассмеялся Адам. — До сих пор тебе в моей кровати много спать не приходилось. Но послушай, Мак… — Он потер виски напряженными пальцами, словно отваживаясь на серьезное признание. — Я очень хочу, чтобы ты была рядом. Всю неделю мы почти не виделись, и теперь я хочу побыть с тобой. Неважно, чем ты будешь заниматься. Пока ты читаешь, я могу просматривать материалы для журнала. Захочешь спать — я лягу в другой комнате. Нам ведь необязательно… ну, ты понимаешь. Не пойми меня неверно, — поторопился он добавить, — я очень хочу… ты понимаешь — чего. Очень! — И пожал плечами. — Но, если ты устала, я просто побуду рядом с тобой. Только ты и я — больше никого. По-моему, будет здорово. Пожалуйста, соглашайся!
Несколько секунд она внимательно смотрела на него, но на ее лице Адам, всегда гордившийся своей проницательностью, ничегошеньки не мог прочесть. Наконец Мак нерешительно улыбнулась.
— Ты прав, это будет здорово! Я закончу через пятнадцать минут. Встретимся на первом этаже, у лифта. Только сначала давай заедем ко мне, я захвачу кое-какие вещи.
Прошедшие выходные Дорси вспоминала долго. Два дня и три ночи, вопреки его обещаниям, они с Адамом ровно ничего не делали, только наслаждались друг другом.
Впрочем, Дорси все же удалось просмотреть некоторые из взятых книг. Хотя нет, это не совсем верно. Кое-чем они, конечно, занимались. Дорси читала, Адам делал вид, что редактирует статьи для «Жизни мужчины». И, как ни удивительно, им даже удалось немного поспать. И все время они были вместе — отдыхали, просто радовались друг другу.
И, конечно, занимались любовью. Каждый вечер. Каждое утро. И после обеда. Просто не могли удержаться.
Словом, уик-энд прошел потрясающе, и Дорси вспоминала эти дни с благоговейным трепетом, словно до сих пор не могла поверить, что все это происходит с ней — Дорси Макгиннес, младшей преподавательницей из «Северна».
Хоть говорят, что понедельник — день тяжелый, но и утро понедельника оставило у Дорси самые приятные воспоминания. Будильник зазвенел без четверти шесть: они с Адамом проснулись в объятиях друг друга, улыбнулись — и переставили будильник на десять минут позже. Просто удивительно, что можно успеть за каких-нибудь десять минут! Когда снова раздался звонок, Дорси и Адам со стонами разочарования отстранились друг от друга и бросились в ванные. В разные ванные: окажись они в одной, на работу попали бы только к вечеру. Приняв душ, одевшись и торопливо опрокинув в себя пару чашечек кофе, спустились они в подземный гараж, где стояла машина Адама. Он отвез ее в колледж, а затем, помахав на прощание, поехал к себе в офис. И все это было так по-домашнему, по-семейному, что Дорси впервые подумала: может быть, семейная жизнь не так уж плоха?
Лишь одно омрачало ее счастье: за три ночи и два дня Дорси так и не решилась рассказать Адаму правду про Лорен Грабл-Монро. Но в остальном все было просто сказочно!
Бог свидетель, она пыталась! Несколько раз открывала рот, чтобы сказать: «Адам, нам надо поговорить»; или: «Адам, я должна тебе кое в чем признаться»; или: «Адам, настало время тебя узнать мою тайну…»
Но всякий раз либо сама она решала повременить, либо Адам каким-нибудь соблазнительным предложением отвлекал ее от признания. И с каждым разом снова подступить к разговору становилось все труднее.
А с понедельника все пошло по-другому. Перед тем, как поцеловать Дорси на прощание и расстаться, Адам сказал, что хочет (о господи!) познакомить ее со своими родителями. Нет, конечно, так прямо он не выразился — просто пригласил ее на прием в доме Дариенов-старших. Каждый год в начале декабря родители Адама устраивали в своем особняке на Золотом Берегу торжественную встречу зимы; и на этот раз Адам захотел, чтобы Дорси отправилась с ним.
Вот почему теперь она стоит в холле размером с небольшое суверенное государство, с ужасом думая: «Боже мой, и Адам здесь вырос?!» Взгляд ее скользит по дубовым панелям на стенах, лепному потолку, электрическим свечам в канделябрах. Господи помилуй, да это настоящий дворец! Все вокруг: росписи на потолке, ковер на полу, цветные стекла в окнах, роскошная мебель, смелая цветовая гамма — просто кричит о богатстве и аристократизме. Как здесь вообще можно жить нормальной, обыденной жизнью?!
Но если верить Адаму, здесь жили, любили и умирали пять поколений Дариенов. Дорси не удивилась бы, узнав, что призраки их до сих пор бродят по мрачным коридорам. При всем богатстве и роскоши семейного особняка, было в нем что-то зловещее, отчего у нее сжималось сердце и неприятно сосало под ложечкой. В таком доме, думала она, и должны водиться привидения.
А может быть, все дело в том, что она здесь чужая и в таком шикарном доме ей не место. В материнском изумрудном платье без бретелек, материнском жемчужном ожерелье и жемчужных серьгах Дорси чувствовала себя так, словно она превратилась в Карлотту. И в этом образе она просто не знала, как вести себя.
Как будто и без того мало проблем!
С тех пор как Дорси стала достаточно взрослой, чтобы понять, чем Карлотта зарабатывает на жизнь, она прилагала все силы, чтоб ни в чем не быть похожей на мать. И не потому, что презирала Карлотту или осуждала ее поведение, — о нет! Дорси любила мать и, хоть никогда не понимала ее решений, не позволяла себе ее судить. Она вообще не считала себя вправе кого-то судить. Карлотта — взрослый человек и сама за себя отвечает. Каждый человек сам отвечает за себя, за свои поступки и их последствия — это исповедовала и Карлотта и всегда внушала эти принципы дочери. Поэтому Дорси никогда и не пыталась переделать мать. Да, не понимала ее — но принимала такой, какая она есть.
И много раз клялась себе, что никогда, никогда не повторит ее путь.
С самого детства Дорси, как и учила ее Карлотта, сама за себя отвечала. Главным в жизни для нее стала независимость: страшнее смерти казалась ей ситуация, когда твое благополучие зависит от кого-то другого. Вот почему она не жалела сил, чтобы занять прочное место в научном мире. Она, словно в противовес матери, была абсолютно равнодушна к своей внешности и была чужда женского кокетства. Свела к минимуму романтические отношения. Во всем Дорси привыкла полагаться только на себя. Собственным умом и решимостью собиралась она создать свое счастье, свое будущее — всю свою жизнь.
И никто другой для осуществления этих планов ей не нужен!
Но в глубине души Дорси не оставлял страх. Страх стать такой же, как мать. Как ни любила она Карлотту, но закончить так же не хотела. Не хотела бояться новых морщин, седых волос, не хотела под старость лет остаться одна и со страхом ждать, что же принесет ей будущее. А ведь для Дорси — при ее-то образе жизни — такое было очень вероятно. Что ж, пусть она останется одинокой и несчастливой, но на своих условиях. Потому что сама так решила, а не потому, что кто-то ее отверг.
К сожалению, это не слишком утешало.
Вдруг, словно дух, вызванный ее невеселыми мыслями, в глубине холла облачком алого шифона промелькнула Карлотта. Красивая, элегантная, уверенная в себе… кажется, она даже смеялась.
Грустная улыбка тронула губы Дорси. Да, она совсем не похожа на свою мать! Карлотта среди богатства и роскоши всегда чувствовала себя естественно, а вот Дорси в элегантном платье, посреди родового гнезда миллионеров, кажется себе жалкой притворщицей. Снова она стала кем-то иным — не Дорси, не Лорен и, уж разумеется, не Мак
Где ты, любимая фланелевая рубаха?