Владислав Нелюбовин
Как запах защекотал все запахи
Всем тем, чьи крылья только пробиваются…
«Ласточка» с комфортом, ощутить который в ближайший год кажется невозможным, доставила в назначенное место. Площадь малолюдного вокзала прибрана и ухожена, если исключить разбитый на шоколадные плитки асфальт. Солдатская просьба к лейтенанту о перекуре закончилась, мягко говоря, грубым отказом. Курить не разрешалось настолько, что даже некурящие взвыли. Замяв всю обиду мятным леденцом, я продолжил движение вслед за строем.
Рассекая центральные аллеи этого маленького городка, меня не покидали мысли о доме, о неоправданно потерянном времени, о том, как редкие люди, идущие в это воскресное утро неизвестно куда и зачем, совершенно не обращали внимание на молодых парней в синей форме – для них это привычное зрелище, ведь город в полукольце воинских частей.
Один громоздкий ТРЦ на центральной площади, несколько лавок быстрого питания, магазины, встроенные в небольшие хрущёвские шалашики, пивные… я подумал: «Если это и есть, дорогая жизнь, твой урок, то его я, наверное, понял, раз уже заскучал о том, о чём не задумывался всерьёз за прожитые восемнадцать лет». Тернистый путь сквозь то и по тому, о чём впредь можно позабыть, закончился зелёными воротами с колючей проволокой и двумя ухмыляющимися солдатами…
Мышцы рук и пальцев, подобно струнам домры, были натянуты в неимоверном напряжении от сумок, свёртков и пакетов, впихнутых жадно переживающими родственниками, швырнуть которые, чёрт возьми, в какой-нибудь ближайший мусорный контейнер – было бы самым целомудренным решением! Воздушная подушка грудной клетки, обтянутая наволочкой узкого военного кителя, своим сжатием-расширением мяла заложенные в карманах новые пачки сигарет. Меховая кастрюля с логотипом золотой звезды кипятила и без того горячую голову, дразня льющимися ручейками терпкого пота замёрзшие уши.
Великие мужи твердили: «Без неудач не обойтись!»… И поэтому по всем правилам вселенской несправедливости на фунфыре коньячка, болтающегося в брючных штанах, ещё совершенно неведомо на тот момент для меня, открылась уже ранее хрустнутая и раскрученная в поезде, конечно же в ознакомительных целях, крышка…
Ноги двигались быстро, будоража спящую листву. Совсем забыл добавить, что за всё время пройденного пути, а именно минут так с двадцать, никто, кроме сопровождающих, не произнёс ни слова, исключая инцидент на вокзале, в котором были задействованы все присутствующие.
Лейтенант и его помощник довели нас до казармы. Обдуваемый ветром плац, являясь лицом части, не вызвал чувств симпатии. Заходя в колонну по одному на лестничную клетку, чувствовалось, что всё окружающее пространство переполнено запахом остановленного времени. Прочно застывшая краска крепко обняла окружающие предметы. Мраморные ступени глухо отражали звук робко наступающих на них ботинок. Металлическая дверь, тягуче открывшаяся с невыносимым скрипом, представила сердце этого кирпичного серого трёхэтажного здания. Воинским приветствием нас встретил дневальный, стоявший на тумбе, который секунду назад в лёгком дрёме подпирал спиной стену. Мы выстроились на центральном проходе в хаотичном порядке. Двухъярусные койки, шинельные шкафы, патриотические плакаты, оружейная комната, большое количество непонятных дверей – всё это за мгновение было представлено взору анфиладой длинного казарменного расположения.
На несколько минут мы были оставлены наедине с собственными мыслями. Расселись на табуретки возле коек и впервые заговорили.
Вдруг откуда-то раздался звук резко захлопнутой двери. Быстрые и тяжелые шаги приближались. Мы поняли, должно что-то случиться. Произвести переодевание нас, хлопающих глазами сов, вызвался сержант, призвавший слететься возле так называемой каптёрки. Спотыкаясь и падая через серо-синие табуретки, в этом узком проходе, сбивая с ног друг друга, мы выстроились где положено. Чёткий и громкий голос бросил: «Сумки и карманы наизнанку! Все вещи выложить к ногам! Форма одежды –ноль!»…
Ноябрьское небо на удивление голубо и приветливо, что совершенно не сочетается с первыми ночными земными заморозками, наталкивающими на меланхоличное настроение и хандру.
Мы начали суетиться. Брутально-эротическое шоу с раздеванием прервал звучный и пробирающий рык, раздавшийся с противоположной стороны казармы, исходящий от человека, вообразить внешность которого не получится, если не взглянуть на него хотя бы одним глазом. «Мясник», «сарай», «краповик», «два на два» – все эти прозвища, как в последующем выяснилось, актуальны в отношении к нему. Он оказался старшиной и выглядел так: с облысевшей головы, в пропорции равной баскетбольному мячу, на затылок свисали мясистые занавески плоти; шрамами засаженные щёки старого бульдога, трясущиеся от малейшего движения, поверх которых расположились маленькие зелёные глаза; туловище в обхват столетнего дуба с корой из бело-голубой тельняшки и подтяжек; ноги размера отпиленных фонарных столбов – уж не знаю, есть ли достовернее описание. Если вдруг это прочтёт юная девица доктор из воинской санчасти, то с радостью позволю ей использовать описание выше в его медицинской карте…