У булочной я встретил дедушку. Он был совершенно невозмутим.
— Дедушка, как там Пик-Квик?
— Может быть, ты сначала поздороваешься, паршивец? Или тебе теперь пингвин дороже деда?
— Здравствуй, дедушка, здравствуй… я так беспокоюсь.
Щека у деда шершавая, как наждачная бумага.
— Да в порядке твой Пик-Квик! Я накормил этого обжору и чуть не оглох от него утром, пока чинил сети.
— А что мама…
— Она уже не собирается его выгонять, но послушай моего совета: держи своего кайренка взаперти. Лучше бы он вообще в доме не показывался. Ты же знаешь, мама любит, чтобы все блестело. Хватит с него двора и пристройки. Он прекрасно расположился там на куче старых канатов.
Я крепче сжал дедушкину руку. Огромную мозолистую ручищу с крепкими, как клешни омара, пальцами.
Хотите верьте, хотите нет, но едва я толкнул калитку во двор, как Пик-Квик радостно бросился мне навстречу.
«ПИК-КВИК! ПИК-КВИК!» Он вился вокруг меня и ласково поклевывал в ноги.
— А говорят, у зверей нет сердца, — проворчал дедушка.
Мы с дедушкой понимаем друг друга с полуслова. Он тоже полюбил Пик-Квика.
На пороге появилась мама. Она улыбнулась, и я почувствовал, что у меня словно камень свалился… этак килограммов в десять весом. Я понял, что мама не прогонит Пик-Квика обратно в море. Она догадалась, о чем я думаю, и ее поцелуй был еще нежней, чем обычно. Мама засмеялась и погладила меня по голове.
— Дурачок, я и не собиралась прогонять твоего бедного сиротку, но послушай меня, малыш… — И она сказала уже серьезно: — Если Пик-Квик все же уйдет от нас к своим, для тебя это будет большим горем.
— Но свои отказались от него. Они сами его прогнали.
Мамина рука соскользнула мне на плечо.
— Он уйдет, Гильом. В один прекрасный день его заставит уйти неведомая сила — сила, которой он не сможет не подчиниться, ибо так устроена природа. Его позовет голос моря и морских просторов, и никто не удержит его, даже ты…
Мама говорила о серьезных вещах, как все взрослые. Удивительно, до чего они любят все усложнять. Я-то уверен, что Пик-Квик счастлив и любит меня. Я его уже приручил, и ему совершенно незачем покидать наш дом. Почему это он вдруг уйдет, почему его позовет какой-то там голос?
Вечером я спросил у дедушки, курившего трубку, о каком таком голосе моря говорила мама.
— Я никогда не слышал в море никаких голосов — разве что голос норд-веста, и все…
Дедушка постучал ногой об ногу, затянулся и сказал:
— Как тебе объяснить, Льомик… Мы не можем услышать этот голос, как гром, например. Он ни на что не похож. Это великое дыхание жизни. Иногда еще говорят — голос крови…
Голос крови… Час от часу не легче.
Лучше пойти поиграть с Пик-Квиком, который ходит за мной как тень. Я погладил его нежную черную шапочку на голове.
— Ты ведь не уйдешь, правда, Пик-Квик? Мы всегда будем друзьями. Подумаешь, голос крови…
Это почти как на уроке закона божьего, когда приходский священник говорит нам: «Внемлите гласу божьему». У меня никогда это не получается, может быть, потому, что господь бог слишком далеко.
Что понадобилось любопытному Пик-Квику в глубине сада? Наверное, услыхал кудахтанье кур и победное кукареканье нашего петуха Турка. Пик-Квик уже несколько дней бродит вокруг курятника, который дедушка построил между шпалерами яблонь и забором, отделяющим наш сад от соседского.
У нас есть петух Турок и шесть кур — мама обычно называет их несушками, хотя они и не всегда несутся. Бывает такое время в году, когда несушки не несутся.
Турок — огромный тощий петух великолепной черно-красно-зеленой расцветки, надзирает за тремя белыми и тремя рыжими курами.
— Деспот, — говорит дедушка.
Наверное, деспот — это что-то вроде короля или турецкого султана. Английские матросы королевского и торгового флота называют так своего командира.
Меня, если хотите знать, курятник совсем не интересует. Куры ужасно глупые — вечно копаются в земле и как-то по-дурацки кудахчут. У петуха, хоть он и воображала, мозги тоже куриные.
Однажды в курятнике послышался страшный шум. К тому времени Пик-Квик жил у нас уже неделю, но в эту минуту я о нем даже не подумал. Петух, не переводя дыхания, испускал возмущенные крики, и привычное «кукареку» застревало у него в горле. Он, видно, здорово бесился.