- Что токмо?..
- Гуляет молва одна, что дело цесаревича могет остаться втуне.
- Отчего же втуне?
- Да оттого, что ещё прежде всяких там знаков, толкуют, уйдут господа из Большерецка на кораблике, а нас, мужиков, Нилову на расправу оставят. Ну, так или не так?
Беньёвский осуждающе покачал головой:
- Совсем, совсем не так, ребята. Обидно даже слышать мне от вас такие речи! Ужели совести бы у меня хватило отдать вас на закланье? Но, скажу... что и слухи про корабль не без причины...
- А больно хитрая какая-то причина, - простовато вякнул один из мужиков.
- Не хитрая. Имеем мы про запас идею: ежели фортуна нам желаемой виктории не дарует и бунт наш неудачен будет, попытаемся уплыть мы отсель подальше, так чтоб царицыным соглядатаям нас не найти, - Беньёвский оглядел притихших мужиков. - Но и вы, ребята, поплывете с нами тоже, потому как на расправу жестокую псам Екатерининым я вас не отдам - люблю я вас и жалею, а жалеючи, хочу вам единого добра. Мало ль вы настрадались? Мало ль вас секли да грабили? Кажись, с самого рождения вас токмо и терзают, а пожалеть-то, как я жалею, и некому!
- Верно, некому нас жалеть, сирых.
- Ну так поплывем! - воззвал Беньёвский, протягивая руку к мужикам. Чего терять-то вам?
- А куда? Куда?
Беньёвский сделал ещё один шаг к мужикам:
- Да Господи! В океане есть много дивных островов, где земля способна взамен одного брошенного в неё зерна отдать сто зерен, где урожай снимают три раза в год, где на деревьях растут плоды, чей аромат вы обоняете даже через кожуру! Там живут миролюбивые, ласковые туземцы, и темнокожие красавицы ходят совсем нагими. Там в реках и в море множество вкусной рыбы, а в лесах так много дичи, что три охоты могут обеспечить человека мясом на полгода. Все, все сие может стать вашим, едва вы захотите. Вы будете свободными людьми, живущими вольной общиной и сохраняющими святоотеческую веру свою. Над вами не будет тяготеть бремя жестоких законов, у вас не будет страха умереть на дыбе под кнутом. О, в той земле вообще не существует наказаний - не за что наказывать, ибо никто и никогда не посягает на имущество и жизнь другого, поелику каждый обладает там богатством, а богатый человек не знает чувства зависти. Друзья мои, я подарю вам настоящий рай, и вы справедливо сможете назвать меня своим освободителем!
Мужики сидели нахмурясь, и друг на друга не глядели. То, что говорил им сейчас Беньёвский, многим заманчивым казалось и соблазнительным сверх всякой меры. Но каждый знал, что согласие, голос свой за трудный, опасный сей вояж давать никак не следует, пока не решит задачи этой вся артель. Но каждый также чувствовал, что артель - это они сами и, если не встать да не сказать, так, значит, никто не встанет да не ответит, не поможет, не подскажет. Поэтому и жалел кое-кто из них, что живут в артели и принуждены общинным правилам её подчиняться беспрекословно. И все поглядывали на Игната - пусть скажет он за всех, но только поскорей: да, да - нет, нет, а что же сверх того, то, всем понятно, от лукавого.
Но Суета хоть и видел устремленные на него взгляды товарищей, но не спешил ответствовать. Еще тогда, после первого приглашения Беньёвского уехать из России, сильно призадумался Игнат: а не поспешил ли он с отказом? А если в какое хорошее место зовут его? Нет разве на свете вольного, тихого и сытого жилья? Мучился Суета немало, нещадно клял себя за то, что не расспросил подробней, сам хотел было идти к Беньёвскому, но то ли гордость, то ли упрямство не пустило - не пошел. И вот теперь опять... Но и снова не торопился Суета.
- Сударь, - вздохнул он глубоко, проводя рукой по рябой щеке своей, предприятие твое соблазна сатанинского, что и говорить. Но... хоть и не рай небесный Россия, а все обычно нам тут - и законы, и природа, и обхождение людское, все до самой мелкой козявки и букахи. Там же, куда зовешь, непривычно нам все, неведомо и дико. Боимся, сударь, не серчай.
Многие артельщики словами Суеты недовольны остались - поймали криводушину, поняли - не то говорит. Беньёвский же укоризненно головой качнул, сказал с улыбкой:
- Не ожидал я от вас, охотников на зверя морского, такого малодушия слюнтяйского. Не думал, что вы ради дряни всякой, козявок да букашек, волей своей пожертвуете. Ай-ай, словно девы невинные толкуете - страшно, страшно!
Игнат маленько стушевался:
- Имеется у нас и окромя козявок заковычка. А ну как завезешь ты нас, куда Макар телят не гонял, да и бросишь там безо всякого призрения. Мы ж тебе как матросы нужны, не боле. А сделаем свое дело - прощевайте, скажешь, ребята! Успокоил бы ты наше беспокойство, барин... - и Суета зачем-то подмигнул Беньёвскому.
- Ладно, успокою... - кивнул конфедерат и показал на молчавшего Ивана, который, зная о предназначении своем, стоял в сторонке и робел. - Порукой доброго моего к вам расположения сей человек послужит, вам, полагаю, небезызвестный, - и он Ивана тихонько подтолкнул вперед.
Все оживились, зашевелились на лавках, глядя на статного казака, который смущенно кашлянул в кулак и заговорил:
- Мужики, ежели дело цесаревича несчастным будет и произведем мы понапрасну бунт, я сам отсель бежать хочу - больше некуда, везде земля царицына. Тому же, что господин Беньёвский вам толковал, верьте. Не покинет он вас, покуда не приведет состояние ваше к полному благоустройству и даже процветанию. Тому я порукой стану. Верьте, и да поможет нам Господь Бог.
- Аминь, - сказали сразу несколько артельщиков, но с лавки вдруг вскочил самый старый из артельщиков, седой уже Евтихей, рванул на себе рубаху, истошно завопил:
- Християне-е-е!! Да что же вы немцу-ироду доверились? Али не слыхали, как он, едва в острог-то приехал, веру свою, словно грязное исподнее, легко да просто, на нашу поменял? Нешто такому человеку тяжело вас будет обмануть? Измытарит вас да бросит, зверям на съяденье! Станете, яко дети Израиля в фараоновом плену, мученье принимать, в узилищах смрадных пресмыкаться да акриды есть! Да токмо не будет средь вас Моисея, чтоб вывести из плена, ибо отступится от вас Господь! А Ваньку пошто слушаете, который мерзопакостное его ученье кажнодневно перенимает и сердцем уж развратился! Не идите же вы в пасть к Сатане со смирением - погибнете! - и Евтихей, похожий на бесноватого, вытягивая худую шею, запел: - Пресвята-а-я Владичице-е Богородице-е-е, све-е-те помраченныя моейя-а души-и, надежда, прибежище-е, благодарю тя...