- Да заткнись ты! - цыкнул на шведа Петр Алексеевич. - Узнаем, а опосля и тявкай!
Спустя ровно час ялбот качался на волне под самым бортом галиота. Стоявшие на судне видели взволнованные, злые лица гребцов, что сидели в шлюпке. Опустили трап, и они на палубу взобрались.
- Братушки-и-и! - плаксиво заверещал белоглазый Андриянов Алешка, поднимая над головой какую-то тростинку около аршина длиной и потрясая ею. - Не можно нам на сей остров выходить! Поганый там народ живет! Зверье! Чуть мы на берег ступили да в лес вошли, они уж тут как тут, рожи черные, как у арапов, и, ни слова не говоря, зачали в нас стрелы из луков своих пущать! Вона, глядите! В руку мне угодили, христоненавистники проклятые! Уходить отсель надобно, уходить!
К Андриянову кинулись мужики, желавшие убедиться в справедливости слов его. Ощупывали руку, рассматривали рану, которую Алексей всем охотно показывал, очень себя жалея и негодуя на христоненавистников. Прибежала жена его, баба заполошная, крикливая, завопила, для фасону в обморок упала. Мужики передавали из рук в руки стрелу с длинным железным копьецом, имевшим зазубрины, и с красным опереньем. Охали, ахали, вспоминали лицемеров-японцев, начинали ненавидеть ненавистью лютой и здешних туземцев.
Беньёвский, мявший в подвижных, взволнованных руках вышитый батистовый платок, нетерпеливо выслушивал рапорт Иосифа Батурина:
- Ваша милость, мы и не думали об опасности, поверьте. На берегу - ни души, и в лес вошли - тоже никого. Прошли по зарослям сажен двадцать пять, на полянку вышли, и тут - на тебе! - засвистали стрелы! Куда ж укрыться? Но вот показались и противники наши, человек до двадцати, все рослые и черные, как деготь, волосы курчавые, сами наги, токмо пояса с мохрами, срам прикрывающими. На плечах вроде женских бус, а в ушах по палочке продето с красной кисточкой - дикари, короче, пренатуральные. Прячутся за деревьями и стрелы в нас пущают.
- Ну а вы? - ледяно спросил Беньёвский.
- Мы, преж того как ретираду учинили, залп из мушкетонов дали, но, как полагаю, безуспешно.
- Сударь, - укоризненно качая головой, зашептал Беньёвский, - ладно, пусть они мужики, лапотники, но вы-то, вы-то, полковник, человек бывалый... немыслимо! С пятнадцатью отлично вооруженными людьми изволили ретироваться при виде двух десятков голых дикарей! - и тут же с шепота голос его взлетел до пронзительного крика: - Где ж видано такое! Позор!
Пожилой, седой Батурин, с благородным барским лицом, зарделся, заморгал:
- Но, ваша милость, неведомая местность, тактика неведомая...
- Слушать не желаю! Трусостью своею позорите тот флаг, что развевается на мачте судна нашего!
- Британский, что ли? - спросил стоявший рядом Ипполит Степанов.
Беньёвский ожег его гневным взглядом:
- Наш флаг, господин Степанов! Наш! Срамить который я никому позволенья не даю! - и резким, неприятным голосом вдруг прокричал: Штурман! Штурман!
Василий Чурин, отделившись от ватаги мужиков, сражение с дикарями обсуждавших, загребая косолапыми ногами, к адмиралу поспешил:
- Чего изволите?
- Якоря сейчас же поднимай и двигайся вдоль берега, место для стоянки подходящее ищи! Понял?
- Как не понять, - и вдруг замялся Чурин: - да токмо, государь, не изволишь ли сей план похерить?
Беньёвский закричал на штурмана так громко, что повернулись мужики:
- Ты как говоришь? Как говоришь, смерд? Кто право тебе дал на возраженье мне, адмиралу твоему?
- Воля ваша, - с твердой покорностью ответствовал Чурин, - хулите и браните, ежели охота, а все ж не лучше ль мимо Формозы нам пройти, коль житель здешний столь дик и непотребен оказался? До Филиппин уж недалече...
В разговор вмешался Магнус Мейдер, воздел вверх руку, просяще заблеял:
- Ваша милость, Девой Марией молю вас отойти скорее от острова сего проклятого, пока дикари не спалили судно наше огненными стрелами!
Раздувая хищные, злые ноздри, заговорил Панов:
- Вранье, вранье все сие! Голозадых дикарей страшиться будем, мы, с ружьями и пушками! Довольно с нас того, что от японцев, хвост задравши, улепетывали!
- Правильно! - пробасил Хрущов. - Произведем на остров нападение десантом!
- Безрассудство! - коротко заявил Степанов и пошел в кают-компанию.
Беньёвский проводил Степанова нехорошим взглядом и сказал штурману:
- Делай, что я велел.
Галиот снялся с места и пошел вдоль берега. Наконец Чурину, лавируя в течении, удалось подвести корабль поближе к острову, где нашлась и удобная для стоянки бухта. Бросили якоря, повернувшись правым бортом к берегу. На этот борт Беньёвский тут же приказал перекатить все пушки, изготовить их к стрельбе и неотлучно быть при них Батурину со Степановым и подручными пушкарскими. Однако приготовления воинские, похоже, излишними явились - ещё только снаряжали для экспедиции на берег команду крепкую, а от земли к галиоту устремились лодки-долбленки, в которых сидели дикари, такие ж с виду, что повстречались Иосифу Батурину, только безоружные совсем. В лодках своих везли они плоды, кучей наваленные на дно, кур и даже небольших свиней. Мужики обрадовались, но скорей не потому, что по свежатинке соскучились, а тому, что драться с дикарями им, как видно, не придется. Беньёвский, тоже изрядно довольный поворотом событий, пригласил туземцев на галиот. Когда взобрались на палубу десятка полтора дикарей, все с интересом принялись их рассматривать, поначалу осторожно, правда. Дивились искусной, затейливой татуировке, покрывавшей почти что полностью черные их тела, палкам бамбуковым дивились, что продеты были в уши. Удивлялись их бесстыдству, оттого что привели они с собой и чернокожих баб своих, имевших на теле лишь бусы да узкий тесмяный поясок. Видя наготу их, по добросердечию наделяли дикарей материями легкими из неистощимых запасов купца Казаринова, пуговицами медными, иголками и прочей мелкой чепухой, которая, однако, так дикарям пришлась по вкусу, что, благодаря, упали на колени, а после и на животы, да так и лежали, распластавшись, долго не смея подняться.
- Ну, - радовался адмирал, - разве ж не по глупости рану свою оболтус Андриянов получил? Напугали, должно быть, чернозадых, вот они с испугу и стрельнули!
И все довольны были предводителем, а также дикарями, гостеприимными и смирными.