- Вань, - не выдержал как-то Хрущов, - чтой-то милка твоя больно резвой стала. Не ровен час, она тебе красу бычачью на голову. Вижу, ажно из платья рвется, того и гляди голяком побежит по палубе.
- А тебе чего? - огрызался Иван. - Твоя, что ль, печаль?
- Да нет, твоя, конечно. Сие я так, предупреждаю. Французики - народ проворный... спроворить могут. Я вот от ихней болезни пакостной все исчелиться не могу, кабы и она не подхватила...
- Петр Лексеич, считаю её бабой уж в уме недетском, к тому ж человек она свободный, ничем со мной не связана и вправе делать так, как повелевает её рассудок и природа.
Хрущов усмехнулся:
- Ты, Вань, хоть и неслабого ума, но зелен еще, а посему не знаешь, что бабы до самой смерти во слабоумии младенческом пребывают, а посему без силы руководительной, мужской никак не могут. Я б на твоем месте, ежели дорога тебе девка сия, взял бы хворостину потолще да при всех бы её и излупцевал, до крови б выпорол, пока в лохмотья б роба её не превратилась. Вот что!
Иван вспылил:
- Сударь милый, отойди-ка, пока сух! Мне советчиков в сем деле ненадобно!
Хрущов пожал плечами, улыбнулся и прочь пошел.
Плыли "Делаверди" и "Дофине" уже почти что месяц, без приключений плыли, при попутном, свежем ветре. Океан Индийский скоро уж открыться должен был. Когда экватор пересекали, моряки французские развлечь себя решили машкерадным представлением, звали мужиков чертей морских играть, но мужики им заявили, что срамотой такой не желают оскоромить себя, и от них отстали. Согласилась одна лишь Мавра, которую, изрядно оголив, в деву морскую превратили, в наяду, и она плясала с царем морским Нептуном французский танец под названием гавот.
Миновали Калимантан и уж подплывали к Яве. Утром как-то забегали матросы "Делаверди" по палубе, по вантам на мачты стали карабкаться, в дополнение к имевшимся крепили паруса. Господин де Круассар с офицерами на юте встал, в трубы перспективные смотрели назад куда-то. Беньёвский тоже с ними рядом был и тоже в трубу смотрел. Скоро и мужики заметили, что нагоняли их эскадру четыре судна, все приближались и приближались. Капитан, пожилой, красивый, с седыми волосами, ниспадавшими на плечи, был разъярен, ругался и бил тростью зазевавшихся матросов. Расчехлили пушки, ядра цепные приготовили, стали калить на огне открытом ядра зажигательные, картузы пороховые припасли с избытком. Канониры затравки прочищали, банниками быстро чистили стволы. Из арсенала оружие ручное вынесли: ружья, мушкетоны, пистолеты, пики, палаши и топоры. Команда готовилась к сражению.
Федор Костромин, купчишка бывший, щеку боязливо потирая, говорил стоявшим рядом мужикам:
- Землячки, никак с разбойниками морскими будет схватка?
- С ними, кажись, - всматривался в силуэты пиратских кораблей Спиридон Судейкин. - Что, боишься?
- А чаво мне бояться? - храбрился Костромин. - С нас одни портки худые снять можно токмо. Пущай франчузики боятся.
- И ты бойся, Федя! - советовал Волынкин. - Сие народ лихой, никого не милуют, а то чего б наш капитан так волновался. Робята, - обратился он к остальным, - а надо бы помочь французам отбить сих татей. Как полагаете?
Все поддержали Григория, пошли гурьбой к Беньёвскому, который с капитаном что-то обсуждал горячо.
- Чего вам? - недовольно спросил он - видно, не ко времени был их приход.
- Ваша милость, - поклонился Суета, - пущай нам тоже ружья раздадут. Чай, стрелки мы неплохие, да и рубиться можем палашами. Попроси ты господина капитана. Али бойцов ему десятка два помехой будут?
Кивнул Беньёвский, тут же обратился к де Круассару. Капитан же, выслушав его, нахмурился, посмотрел на мужиков, твердо ответил "non!" и отвернулся.
Мужики, уязвленные, обиженные крепко недоверием, тем, что не хотели видеть в них способных владеть оружием, способных защищать себя, угрюмым, тихим стадом стояли у борта и равнодушно смотрели на боевые приготовления французов.
А между тем четыре корсара уже настигали эскадру. Два узкокорпусных, быстроходных брига уже висели на корме у "Дофине", двигавшегося в полуверсте от флагмана. На "Делаверди" увидели, как приближались бриги, вот уже саженей двадцать оставалось, десять, - но заметили бывалые матросы, что не с кормы пошли они на штурм, а зачем-то атаковать с бортов решили, где у французов по пятнадцать пушек было. Увидели на флагмане, как заклубился дым, и через несколько мгновений грохот канонады услыхали. Знали, что стреляют по пиратам цепными ядрами, рвавшими безжалостно всю снасть, ломавшими рангоут, такелаж, брандскугелями стреляли, книппелями, гранатами. Знали на "Делаверди", сколь хорошо обучены были канониры, а потому и не очень удивились, когда увидели, что после пары залпов вдруг взвился над одним корсаром столб пламени, поглотивший мачты, покрывший завесой черной весь корабль. И чуть в сторону был отнесен тот дым, увидели, что погружается корсар уже до борта в воду, тонет, а люди в одеждах горящих в море кидаются, а по ним палят матросы с "Дофине", пощады не давая. Увидели еще, что второй корсар хоть и не тонет, но сильно поврежден, потерял уж мачту, которая на палубу свалилась, а "Дофине" все мечет на пиратский бриг огонь и сталь из пятнадцати неумолчных жерл. Черным дымом заволокло сражающиеся корабли, но из дыма скоро вышел гордый "Дофине" и пошел вдогонку фрегата флагманского.
На "Делаверди" все ликовали. Де Круассар распорядился выдать своим матросам по бутылке красного вина, а победителям по три. Флагман замедлил ход, с "Дофине" спустили шлюпку, на которой с рапортом прибыл к командиру старший офицер, с восторгом рассказавший о бое с корсарами. Оказалось, что, несмотря на отвагу и геройство каждого матроса, успех такой стремительный возможным оказался благодаря умелому, искусному командованию тремя орудиями больного русского полковника, пассажира "Дофине". Он умолил капитана вручить ему командование в последний, должно быть, раз над тремя пусть небольшими пушками. Вначале капитан не соглашался, но старик молил и упросил-таки прекраснодушного Винье. И вот итог - его орудия стреляли первыми и сразу же зажгли крюйт-камеру корсара. Но французы тоже были молодцами и привели в негодность второй корабль пиратов. Другие же корсары удалились.