Михаил Михайлович Пришвин
Как заяц сапоги съел
Нынешний председатель колхоза в Меринове Иван Яковлевич – великий мастер подвывать волков. Суеверные люди думают даже, что если нет в округе волков, на его вой приходят и отзываются. В этом охотничьем деле он был учеником известного по всей нашей области мага и волшебника охоты Филата Антоновича Кумачева.
Проезжая на днях возле Меринова, мы завернули к председателю чайку попить и кстати узнать, благополучно ли теперь поживает друг наш Филат Антонович. Так пришли мы в избу, поздоровались, сели за стол и, конечно, с охотником то-се про охотничью жизнь: что в начале войны охотничьи ружья почему-то отобрали, а теперь вернули, – не значит ли это, что война скоро кончится.
– Вам-то, Иван Яковлевич, – спросили мы, – вернули ваше ружье?
– Вернули, – сказал он с горечью, – только поглядите, в каком виде вернули.
Мы поглядели на свет стволы – ни одной раковины, и только в левом патроннике две, не имеющие никакого значения царапинки. Ясно было, что царапинки были предлогом, чтобы похвалиться перед нами уходом своим за любимым ружьем.
– Такое ружье, – сказал хозяин, – и такое обращенье.
– Царапинки не имеют никакого значения.
– Вам это царапинки, а мне раны, – ответил хозяин.
– Это ружье дорогое, – поддержала мужа жена его Авдотья Ивановна, – это ружье стоит, пожалуй, рублей тысячу двести.
– Что-о? – огрызнулся хозяин.
Жена поняла по строгому голосу, что ошиблась, и стала заботливо вытаскивать муху из меда.
А Иван Яковлевич покачал головой с ехидной улыбкой и сказал своей почтенной и любимой жене, что не бабьему уму судить о таких вещах, как охотничье ружье, и что есть вещи на свете драгоценные, и есть, которым и быть не может никакой цены.
– Это ружье, – сказал он значительно, – вещь неоценимая, мне подарил его сам Филат Антонович Кумачев.
И тут мы с большой радостью узнали, что не только жив и здоров наш старый друг и охотник, но еще и ведет за собой самый отчаянный партизанский отряд из своих друзей-охотников.
– В такие-то годы! – подивились мы.
– А что ему годы, – ответил Иван Яковлевич, – на то и есть мужественный человек и герой, чтобы годы свои красить. Не берут его годы.
Председатель наклонился в сторону подпечья и сказал туда, в подпечь, тихо и ласково:
– Руська, Руська.
И как только вымолвил председатель это слово, из-под печи вышел здоровенный матерый заяц-русак.
– Вот, товарищи, – сказал Иван Яковлевич, – этот заяц – не простой русак. Прошлый год я поймал его, – был меньше кошки. Держал в кадушке, на капусте вырастил, а когда осенью хотел к празднику зарезать, – что-то в этом зайце мне показалось: пожалел. И вот через этого зайца владею теперь ружьем.
– Значит, – сказали мы, – не ружье принесло зайца охотнику, а заяц – ружье.
– Кроме шуток, – ответил Иван Яковлевич, – истинно так, через этого зайца именно я свое ружье получил.
И рассказал нам историю, как заяц Руська у начальника партизанского отряда Кумачева съел сапоги.
Было это на переломе войны, когда немцы подходили к Москве, и их артиллерийские снаряды стали так недалеко ложиться от Меринова, что один попал даже в пруд. В это время отряд Кумачева затаился в лесном овраге, а сам начальник, Филат Антонович, пришел ночевать к своему ученику – председателю Ивану Яковлевичу.
– Какой же он стал теперь, Кумачев, в партизанском-то виде? – спросили мы с интересом.
– А точно такой, как был, – ответил Иван Яковлевич: – рост – колокольня, плечи – косая сажень, ну, глаз, вы знаете, у него один, другой выбило пистоном, одноглазый великан, зато какие сапоги – американские, рыжие, на крючках. И вооружение полное, и притом еще дробовик. «Зачем, – спрашиваю, – еще и дробовик-то носите?» – «А для потехи», – говорит. Вот какой молодец! И годов шестьдесят с хвостиком.
Мы подивились. Хозяин опять нам повторил, что мужественный человек свои годы красит, и продолжал свой рассказ о том, как заяц сапоги съел.
Случилось это ночью, все уснули в избе, а Руська вышел из-под печи и принялся работать над сапогами начальника. Что он там нашел себе, этот заяц русский, в том месте, где американцы своим способом соединяют голенища с головкой? За целую ночь заяц только и сделал, что начисто отделил голенища от головок. Русский заяц будто захотел понять, как надо шить сапоги на американский манер. Ну, конечно, и на головках и на голенищах тоже выгрыз пятнышки и вокруг сапогов за ночь наложил много орешков. Поутру первая встала Авдотья Ивановна. Как глянула, так и обмерла: на глазах ее заяц кончал сапоги. И какие сапоги!
– Иван Яковлевич, – разбудила она мужа, – погляди, заяц что сделал.
– Что такое заяц? – спросил спросонья муж.
– Сапоги съел, – ответила жена.
Открыл глаза спящий – и не верит глазам. А русак шмыг – и под печь. Ужаснулись супруги. Шепчутся меж собой, ахают, тужат.