Валериан направил коня в образовавшуюся брешь и ускакал вон из драки.
За поворотом у ручья он остановился, но не спешился. Прислушивался. Где-то там погибает его друг. Ни за что. Камень-то утерян.
Ждал, надеясь на чудо. И чуть не заорал от радости, когда показался пошатывающийся в седле Флавиан.
– Трусливый народец, разбежались без главного, – с трудом шевеля языком, сообщил тот. – Погони нет.
Сполз с коня, пошел к воде, смывал кровь и пил, все не мог напиться. Валериан молчал, но когда Флавиан вернулся в седло, признался ему:
– Надо же, смерти боюсь.
– Да кто же не боится? Я тоже... – вздохнул Флавиан. – Всякий раз, когда приближаюсь к ней, понимаю, что не готов. Я не успел сделать ничего благого перед Господом. Я недостоин вечной жизни. Остается уповать только на Его человеколюбие. На милосердие! Ну что? Поехали? Без страха и с надеждой!
Они опять поскакали. На рассвете миновали родные Валериану места. Только близость дома его не обрадовала.
В замке отдали коней сонному мальчику.
– Эльют мой устал. Ты уж присмотри за ним хорошенько, – попросил Валериан, мысленно прощаясь с конем навсегда.
Он сам устал. Сел на землю, прислонился спиной к стене. Немножко отдохнет перед объяснением с герцогиней.
17
Кого-то еще таким ранним утром принесло в замок. Валериан поднял голову посмотреть на всадника, и еще ничего не понял, а сердце уже взволнованно забилось. Флавиан его опередил – с радостным криком бросился помогать Софье спрыгнуть с лошади. Валериан подошел, глазам своим не веря. Живая и невредимая Софья перестала обнимать Флавиана, заревела и заключила в объятья мужа. Валериан сам чуть не заплакал. Она на свободе!
Софья, растирая слезы по грязным щечкам, спросила, где Себастиан с Густавианом.
– Я думал, они с тобой, госпожа, – тревожно отозвался Флавиан.
Она покачала головой. Флавиан пошел выяснять, когда герцогиня примет Валериана, пообещав потом незамедлительно отправиться на выручку товарищам.
– Где ножны? – дернула Валериана Софья, как только Флавиан скрылся в замке.
Он не стал ей ничего рассказывать, протянул их молча, развернув бархат. Увидит, что за беда стряслась.
Софья взглянула мельком, наклонилась и сняла одну туфельку. Повертела ее в руках и попросила кинжал. Валериан ничего не понимал. Софья подковырнула острием большой каблук и вынула... Глаз Бури. Он золотыми искрами засверкал в лучах восходящего солнца.
Валериан застыл в изумлении, Софья сама вложила камень в пустое гнездо и попыталась загнуть кинжалом лапки–держалки. Одна сломалась и отвалилась. Софья ойкнула. Тогда Валериан забрал ножны и сам аккуратно прижал кинжалом остальные зажимы. Еще один предательски треснул, но остался на месте. Ладно, не велика беда, главное, Глаз Бури нашелся, – решил Валериан.
Нашелся?!
– Откуда у тебя камень? – спросил с подозрением.
Хотелось ему узнать какую-нибудь историю, в которой его жена не брала бы Глаз Бури без спроса, а попал бы камень к ней случайно. Но нутром чувствовал, что, увы, не услышит такой.
– Ты ведь не думал, что я его украла? – заглянула ему в глаза Софья.
– Чего я только не передумал! Да я вообще не знал ЧТО думать!!! – рассердился Валериан. – Зачем ты его взяла?!
– За мной погнались разбойники! – начала объяснять Софья. – А главарь точь-в-точь лисявый из твоих описаний! Я удивилась, почему он рыщет не у замка? Ты же предполагал, что он будет проверять всех въезжающих в замок! А он недалеко от Брескии! МЕНЯ преследует! Решил обыскать ТВОЮ жену!
– Нашел лисявый доказательство, что камень у меня, – кивнул Валериан.
– Так я и поняла – он уверен почему-то, что камень у тебя или, возможно, у твоей жены! Начал с меня, не найдет – пойдет по твоим следам. Если силой не отберет, так выкуп потребует с тебя за меня. Камнем! А ты даже не подозреваешь, что он не у замка, а тут, совсем близко! И я со страху, пока он догонял нас, придумала, что делать! Я переобула туфельки и посулила девушке большую награду, когда нас освободят, если она сейчас выдаст себя за меня. Очень большую! Лисявый же меня в глаза не видел. Но что я калека – наверняка слышал. Когда разбойники нас настигли и остановили, девушка вышла из кареты, притворно хромая, а я в своих туфельках – ровненько.