- С последней партией детей и женщин вы оба отправитесь за Волгу. Желаю вам удачи... Все, идите.
- Никуда я не поеду. Понял? Даже еслп все сбегут, я останусь с темы, кго будет стоять насмерть.
- Гоникин, еслп ты сорвешь эвакуацию детей, тебя ждет самое худшее.
13
Воздушная тревога и взорвавшаяся на спуске к рекэ бомба разлучили Михееву и Гоникина с Афанаспем: они забились в старую штольню, откуда когда-то брали мел.
Афанасия будто ветром унесло. Да и хватились-то они его лишь в потемках штольни. В глубине сидели и лежали на своих пальто и фуфайках старые женщины, совсем древяие старики. Начальником всех этих бабок и дедов был Игнат Чекмарев: по глухоте ли своей (заложило уши в последнюю бомбежку) или по старческой мудрости он совсем не обращал внимания на звонкое буханье зениток - у з хода лежал на рундуке, вытянув длинные ноги наружу.
Нагнувшись, Гоникнн увидел, что командир пенсионеров спал непробудно время приспело ему спать. На бритом, сухом, без морщин лпце удивительно кругло расстегнулся под усами рот с младенчески белыми зубами.
Гоникин рассказал Кате: ходил слух, будто на месте выпавших зубов выросли молочные и будто бы вышедшая за него вдова Варвара похвалялась: вместе с зубами взыграла у старика совсем юношеская прыть.
"Да что с ним творится? Откуда эта грубость и злость?" - Катя замерла в опасении, что Гоникин вот-вот скажет что-то непоправимое.
Варя сидела на земле рядом с рундуком, на котором спал воевода, подбирала выпадавшие из кармана его пиджака разноцветные гальки - насбирал пх на берегу во время своей боевой вахты. Перехватив взгляд Гоникина, сна свяла с себя вязаную кофту и осторожно накинула на лицо глубоко спавшего супруга.
Бомба взорвалась понпже ступенек в штольню. Удушливая волна тола доплеснулась до Кати, и ее стало мутить.
Гоникин загородил ее от глаза Рябишша, - когда он вошел, они не заметили.
- Ну, что смотришь? - четко заговорил Гоннкив. - Что стопшь?
Рябинин пожал плечами, растолкал Игната Чекмарева, минуту застил свет у выхода, потом ушел.
- Наше спасение, Катя, в руках Кольки Рябннина.
Чекмарев ему поручил командовать...
- Ну, не надо. Ты же не такой злой, Павел.
Гоникин ударил кулаком по своему колену.
- Нет, злой я, понимаешь, злой! Снисходительность к некоторым людям становится преступлением...
- Граждане, выходите к переправе. Не торопитесь.
Изверг, видать, не будет летать ныне! - басовпто вешал Игнат Чекмарев, преобразившийся после освежающего сна в прежнего веселого дядьку. С мужской угловатой ловкостью он принакрыл плечи своей подруги той самой кофтой, которой она укрывала его разомлевшее во све лицо.
- Слушай! - тормошил Гоникин Катю. - Сейчас старшх Чекмарев петухом запоет.
Но Игнат не оправдал его ожиданий - не закукарекал.
Когда в полночь отвалил баркас со стариками и детьми, Гоникин и Катя переглянулись - нарушили приказ Чекмарева-сына: остались на этом берегу. Сели на белевшем, ошкуренном, промытом и просушенном стволе давно выброшенного тополя. Гоннкпн закурил.
- Зачем осталась? Я-то потому, что ты осталась.
А ты? С ним хочешь встретиться?
- Вдруг не увижу его больше, а надо что-то сказать эму. Кажется, я виновата перед ним, а в чем вина моя - ие знаю.
- От виноватости далеко ли до... примирения. А?
Катя отодвинулась, внимательно посмотрела в его лицо.
- Какого примирения? Мы с ним не ссорились. Так что-то недоговаривали...
- Я хотел сказать - далеко ли, ну, одним словом, я не хочу ваших встреч.
- Тебе надо пожить одному, сокол ты ясный.
Она встала, застегивая куртку.
- Ну, пойдем хоть... не прощание... Катя, пойдем.
На полянке меж осинок сели. Он запрокинул ее голову. Горячие губы пахли мятой.
- Если ослепну, все равно по запаху узнаю тебя, Катя-Катюша. Пахнут плечи солнцем и тобою.
Туманились пригашенные ресницами ее глаза, руки блуждали в его волосах, поцеловала в лоб, щеки вроде крадучись, оглядошно. Потом вытянулась рядом, закинув руки за голову, говорила домашним голосом, с едва уловимой озорной угрозой:
- Возьму да и рожу тебе сына, а? Попробуй тогда покинь нас. Побоишься накажут. Ревмя реви, а живи...
Ведь ты боишься наказания?
- Если я перестану любить тебя, то что же сделает меня более несчастным?
- Что? Что? Как это умно!
- Когда-то я посмеивался над эмоционально распахнутыми: ах, любовь до гроба! Голосят, как деревенские на похоронах, чтобы слыхали все чувствовать умеем. А оказывается, можно так привязаться к человеку, что...
потерять его - все равно что неизлечимо захворать. Бегут от двух крайностей: когда невмоготу плохо пли невмоготу хорошо. У нас с тобой будет все нормально, Катюха.
Ловя лениво руки его, Катя сказала спокойно:
- Нет, это хорошо, что надо расставаться: будешь дорожить... - она зевнула, проваливаясь в забытье.
Запах дыма разбудил ее. Все еще темнилась ночь. Гоникина не было рядом.
Внпзу скрипели доски ппрса, слышались тяжелые, грузноватые шаги. Кто-то кашлял в предутреннем дремотном томлении. Горлицы пролетели над головой.
С горки из-за кустов Катя увидела Афанасия: стоял на берегу, подняв лицо, заблудился взглядом в зеленоватой за Волгой рассветной дали.
Катя спустилась по козьей тропе к реке.
Недалеко от зенитной батареи он один сидел на кампэ у темной щелп, курил.
Придерживая висевшую за спиной винтовку, она нагнулась, всматриваясь в его сухощавое лицо.
- А вот и я, Афанасий Игнатьич.
- Вижу, - не сразу отозвался он. - Ну?
- Перевезла детей.
- А кто позволил вернуться.
В душе Кати была одна незащищенная, больно уязвимая тайна: ничто не могло так обидеть ее, как жалость идя особое снисходительное внимание к ней, как существу слабому. Больше всего боялась она сейчас, что пожалеют ее:
мол, не женское дело стоять насмерть. И в то же время она не находила и не решалась искать в себе духовные силы на исключительные поступки. Многие ее сверстницы покинули поселок - одни до приказа стоять насмерть, другие после приказа. Приказ относился к армии. Некоторые остались. Если бы никто не остался, она бы тоже уехала за Волгу.
- Не я одна задержалась, так что никакого пндпвпдуалпзма нет.
- Махровый анархизм. Приказ не выполнили. Почему?
- А потому... вы-то остались.
Докурил не спеша, встал, набросил свою шинель на ее плечи.
- Вот еще! - ворохнула она плечами. - Маленькая, чго ли.
Он поднял упавшую шинель, встряхнул и снова прикрыл плечи Кати. Вглядываясь в гудевшее самолетами иебо, потеснил ее к щели в каменистом берегу.
14
В двенадцатом часу ночи Игната Чекмарева едва добудилась Варя. Нехотя отвалился он от ее теплого тела, вылез из мягкой постели.
- Не стели перину, Варя, - кости болят в мягком.
Разминаясь от устали и недосыпания, шел Игнат в ночную смену на заводик лечить покалеченную военную технику. На темных улицах встречал знакомых патрулей народного ополчения шутками:
- Иван, да ты все еще тут? А я-то чаял, Гитлера вяжешь, на суд волокешь.
- Был я, Игната, у фюрера, уговаривал добром сдаться, так нет, я, говорит, крестец русскому Ивану сломаю, и будет Иван тысячу лет на локтях ползать... А у меня уши распухли, голову к земле тянут.
Игнат достал кисет.
- Подыми, опухоль опадет.
Вспышка зажигалки озарила в полутьме кособоко съехавшего с фундамента дома патруля.
- Происшествий не было, Игнат. Только грабителя задержали.
- Нашенский?
- Отнял у бабенки водочный талон. Хлебную карточку ве взял, даже свою буханку за пазуху затискал ей, а водочный вырезал.
- Допусти меня к мазурику.
Увидев в караулке грабителя на костылях (из госпиталя вылез на промысел за водкой), Игнат вздохнул: