*
Редко византийские авторы осуждают василевсов и полководцев за корыстное вероломство в ходе переговоров (оно расценивалось как дипломатическая и военная хитрость), чаще хвалят за это. Скилица одобряет поступок Константина Диогена: он дал болгарскому военачальнику Сермону клятву, что гарантирует ему безопасность, и вероломно во время встречи заколол Сермона, ликвидировав таким образом последний очаг сопротивления в Болгарии. Одобряет этот автор и действия Георгия Маниака, который, пообещав арабам сдать утром крепость Телух и угостив их вином, ночью перебил спящих и отправил носы и уши доверчивых врагов своему василевсу. Анна с восторгом рассказывает, как ее отец ловко переманивал на свою сторону, прельщая дарами, приближенных Роберта Гвискара и Боэмунда. Она пишет и об искусной «победе» отца над половцами: пригласив половецких вождей на переговоры, обласкав их, одарив, устроив им баню и напоив их вином, василевс велел ночью убить всех. Впрочем далеко не справедливы встречающиеся иногда в литературе утверждения, что такого рода приемы борьбы использовались именно византийскими политиками, дипломатами и полководцами: вероломны и коварны были в то время и враги империи.
Иначе смотрели на дело немногие современники. Никита Хониат считал, что, прибегая к названным методам, василевсы только разжигают у соседей Романии ненависть к ней, и последствия этой ненависти сводят на нет временные успехи, достигнутые с помощью коварства. Этот автор сурово осуждает Алексея III, приказавшего разграбить имущество турецких купцов в Византии в ответ на то, что турки Кай-Хосроя I захватили коней, посланных василевсу в подарок из Антиохии. Кай-Хосрой извинился и готов был возместить ущерб. Необдуманные же действия императора привели к тяжелой войне. Ложные клятвы Алексея III, арест парламентеров врага в ходе переговоров, организация тайных убийств правителей соседних стран — все это, по мнению Хониата недостойное дело ни для человека вообще, ни тем более для василевса. В заключение подчеркнем еще раз, что в историографии, как правило, говорится об огромной роли византийской цивилизации, о ее широком и плодотворном культурном влиянии, но редко отмечается одно не менее важное обстоятельство: Византия на юге, а Древняя Русь на севере стояли как форпосты Европы в борьбе с кочевниками.[3] Защищенные с запада океаном а с востока Византией и Русью, страны Западной и Центральной Европы имели, несомненно, лучшие условия для развития. Их войны друг с другом и внутренние феодальные раздоры требовали несравненно меньшей затраты сил, чем отражение непрерывного натиска восточных племен и народов.
Глава 5
ВОССТАНИЯ И МЯТЕЖИ
Переходя к проблеме социальной и политической борьбы в империи, оговоримся с самого начала, что источники зачастую не дают возможности выявить классовые корни того или иного движения. Дело в том, что в антиправительственных выступлениях участвовали одновременно самые разные социальные группировки, каждая из которых преследовала свои собственные цели.
Особенно трудно определить при этом конкретные цели и требования угнетенных — главной силы всех крупных социальных движений в Византии. Идеи социального протеста народных масс нашли наиболее полное отражение в полуэпических анонимных произведениях, созданных представителями низших слоев населения, — в сборниках пословиц и поговорок, в апокрифах (тайных книгах, излагающих или объясняющих религиозные сюжеты иначе, чем церковь), в громовниках (толковниках естественных явлений и стихийных бедствий), в гадательных книгах. Там четко противопоставляются интересы имущих и неимущих, высказывается мысль о несправедливости установившихся порядков. "Бедным счастье — богатым пагуба", — сказано в громовнике XII в.; "бедные вознесутся богатые смирятся", — говорится с надеждой в одном из апокрифов. Причина всех бед, утверждается в повести о Стефаните и Ихнилате, — корыстолюбие, а высшее благо — независимость. "Нуждающийся ничего не получит у начальников, — сказано там же, — не достигнет высокого поста, как ручеек, высыхающий на пути к морю. Бедняк смело борется с опасностью, но напрасно. Что у богатых одобряется — у бедных порицается. Если бедняк мужествен, его называют наглым, если щедр мотом, если кроток — слабым, если скромен — глупым, если образован — пустым, если молчалив — дураком". Но достаточно стать ему обладателем солидной суммы денег, как он тотчас прослывет и доблестным, и разумным, и сильным.
Нота протеста частенько проскальзывает в житиях, хотя большинство их подверглось многократной обработке служителями официальной церкви: там нередко с симпатией и уважением говорится об оскорбленных и униженных, осуждается надменность, с какой богачи и вельможи обращаются с простолюдинами.
С горечью и недоумением о социальной несправедливости писали иногда представители византийской интеллигенции. Поэт XII в. Михаил Глика, приговоренный к казни, говорил:
Формы социальной борьбы были весьма разнообразны: ересь, вооруженные восстания угнетенных, народно-освободительные движения подвластных империи иноплеменников, индивидуальный протест, участие трудовых масс в оппозиционной борьбе опальной знати и т. п.
*
Наиболее распространенной формой классовой борьбы эксплуатируемых крестьян и горожан была богословская ересь.
"Божий страх", постоянно внушаемый церковью глубоко религиозному средневековому человеку, предполагал безусловное смирение перед властью, ибо "нет власти — аще не от бога". Ропот, протест, сопротивление трактовались всегда как тяжкий грех. Возникала безвыходная ситуация: тяготы и гнет невыносимы, но бороться против них — значит впасть во грех. Для богатых и сильных такой дилеммы не существовало: они законно используют труд неимущих и богатеют, не совершая греха, если не крадут, не лихоимствуют, не занимаются разбоем. Если все-таки порой не обходится и без этого, то можно добиться прощения у бога, подав нищим, уделив толику бедным, одарив монастырь либо основав новый.
Но как бедняку улучшить свое положение? И вот тут на помощь приходила ересь. Представлявшийся ранее греховным путь борьбы со светской властью и официальной церковью объявлялся подвигом во славу "истинного бога". Так учили и манихеи, и павликиане, и богомилы, отвергавшие официальную церковь со всеми ее учреждениями, служителями и обрядами и светскую власть с подвластным василевсу аппаратом насилия.