Уплачиваемые крестьянами налоги были по преимуществу денежными. Деньги же крестьянин мог добыть главным образом в городе: даже через руки нищего поденщика, буквально все покупавшего на рынке, проходило в год раз в пять больше денежных знаков, чем через руки крестьянина, эпизодически обретавшего несколько монет для уплаты налога и покупки самого необходимого. Но в городе, пытаясь приобрести деньги, крестьянин часто терпел убытки от государственной политики фиксированных цен на продукты, от высоких торговых пошлин, и также оттого, что продавать свои товары он должен был не непосредственно потребителю, а перекупщикам-оптовикам, членам торговых корпораций. Кроме того, хотя случаи увеличения налогов в городе бывали, все-таки рост платежей в пользу казны касался, как правило, только крестьян, и от него выигрывали горожане.[3]
Крестьяне избегали города, появляясь там лишь в случае крайней необходимости (торговля, поиск заработка, бегство от вторгшегося врага). Они презирали горожан за развязность, распущенность нравов; они знали, что плоды тяжелого сельского труда стекаются в город, а крестьяне живут хуже горожан. Писатель конца XII — начала XIII в. Никита Хониат рассказывает о случившейся на его глазах характерной сценке: ограбленные крестоносцами весной 1204 г. беженцы из Константинополя тайком пробирались к портовым городам и, предлагая крестьянам остатки денег и ценностей, просили их продать продукты. Поселяне же забирали у горожан вещи почти даром и со злорадством приговаривали: "Вот и мы обогатились!"
Горожане в свою очередь высмеивали грубую, испачканную землей одежду поселян, их невнятную речь, растерянность на шумных улицах и площадях; они потешались над молчаливостью крестьянина, неспособного связать двух слов, ибо овцы, быки да собаки — его единственное постоянное «общество».
В науке часто спорят о содержании понятия «город». Не будем касаться этого вопроса здесь. Для крестьянина той поры город был олицетворением безумной роскоши, жестоких властей, праздным и шумным торжищем, гнездом всяких пороков. Поселянина поражало обилие ремесленных мастерских в городе, но вряд ли могло удивить искусство ремесленников-горожан, ибо в какой-то мере каждый земледелец был ремесленником, самостоятельно изготовлявшим многие из нужных ему орудий и предметов быта. Деревня знала искусных гончаров, кузнецов, портных, сапожников, бочаров, плавильщиков металла. Производство в деревне посуды, кож, войлока, льняной и шерстяной пряжи, циновок и корзин было рассчитано порой и на городской рынок. Создававшиеся в сельских местностях артели строителей (каменщиков, штукатуров, плотников и столяров) возводили крепости, церкви, крупные монастыри, а порой строили водопроводы и цистерны в самой "царице городов" — в Константинополе. (Такие артели, по мысли анонима Х в., являлись примером доброго согласия меж людьми.[4])
Однако и большинство городов империи сохраняло в то время полуаграрный характер. Сады, огороды, виноградники располагались и вне и внутри городских стен. На соседних с городом пастбищах пасся круглый год скот горожан. Славившиеся своим шелкоткацким производством жители Фив в XII в. в засуху вымаливали дождь не менее горячо, чем крестьяне окрестных деревень. Стратиг Лариссы в конце Х в. полагал, что в случае осады при экономном расходовании одного урожая с пригородных хозяйств можно продержаться три-четыре года.
Но все-таки отличительной, особенностью города и в Византии являлось развитое ремесло. В XI–XII вв. провинциальные города переживали подъем: росло ремесленное производство, ширилась торговля, велось усиленное строительство. Как и между сельскими областями, между городами существовало своеобразное разделение труда: из Гардикии (Фессалия) везли плуги и телеги, из Спарты, Коринфа и Фив — шелка, из городов Киликии — одежду, а в Фессалонике старались нанять строителей.
*
Ремесленное производство было основано на ручном труде. В частной мастерской работали сам хозяин, члены его семьи, два наемных работника и мальчик-ученик. Относительно крупными являлись лишь государственные мастерские-эргастирии по выплавке металлов, изготовлению оружия и воинского снаряжения, дворцовой утвари, седел, сбруи и попон для императорских конюшен и коней дворцовых гвардейцев, "греческого огня" (горючей самовоспламеняющейся смеси, взятой на вооружение), ценных красителей, шелковых и парчовых тканей и т. д. Сохранилось описание ремесленников монетного эргастирия: это были одетые в отрепья, босые, покрытые сажей изможденные люди, опаленные огнем, с всклоченными волосами и затравленным взглядом. Свист бича здесь слышался особенно часто, надзор был особенно строг. Более всего именно в государственных мастерских даже в XII столетии применялся труд рабов.
Ремесленники и торговцы не только Константинополя, но, вероятно, и других крупных городов объединялись в корпорации — производственно-торговые союзы. Великое множество мастерских-лавок, принадлежавших членам таких корпораций, находилось в столице. К одной св. Софии было приписано властью императора до тысячи мастерских. Особенно много эргастириев размещалось на центральной улице (Месе). Ремесленники концентрировались по специальностям в разных кварталах: в одном — сапожники, в другом — свечники, в третьем — слесари и кузнецы, в четвертом — медники, в пятом — парфюмеры и т. д.
Членами корпорации не могли быть бедняки, неспособные уплатить вступительный взнос властям города и коллегам по ремеслу и не обладавшие имущественным обеспечением, а также женщины, еретики, евреи (доступ в корпорации евреи получили лишь в середине XII в.), сквернословы, пьяницы и вообще неблагонадежные.
Помимо мастеров и торговцев, входивших в корпорации, было множество ремесленников, трудившихся не в мастерской, а в своем тесном жилище или по найму у более счастливого собрата по ремеслу. Мастер, нанявший специалиста или неквалифицированного мистия, стремился за ничтожную плату выжать из него все, что мог. Мистий в городе едва зарабатывал одну-две номисмы в месяц (288–576 фоллов), тогда как на полуголодное существование уходило в день до восьми-десяти фоллов. А если мистий питался у хозяина, то для семьи он получал на день не более трех фоллов. Власти запрещали мастерам сманивать мистиев друг у друга, платить им вперед более чем за 30 дней, а иногда и нанимать мистия вообще более чем на три месяца. Даже каменотес за свой каторжный труд получал около 20 фоллов в день, тогда как удачливый нищий собирал до 100.
Ремесленная техника веками оставалась неизменной. Качество и количество изделий, как и личная безопасность во время работы, зависели не столько от совершенства инструментов, сколько от профессиональной сноровки. Жития порой упоминают о стекольщике, которому брызги раскаленного стекла выжгли глаза и который просит теперь подаяние, или о потерявшем руку кузнеце, лицо которого испещрено черными уколами искр и окалины, или о грузчике, жестоко искалеченном в порту сорвавшейся тяжестью. В сравнительно хороших условиях трудились серикарии-шелкоткачи, искусство которых высоко ценилось. Шелка, сотканные ими, раскупали преимущественно богатые люди. Но и серикарии иногда бедствовали из-за перебоев в поставке шелка-сырца (метаксы) и закрывали мастерские. Подлинными аристократами среди ремесленников являлись аргиропраты-ювелиры. Их заказчиками были церковь и высшая знать. И держались они замкнутым мирком, и роднились главным образом меж собою.
Помещения под мастерские и лавки ремесленники и торговцы, как правило, арендовали у государства, церквей, монастырей и частных лиц. Размеры платы за съем были официально установленными, и власти следили, чтобы домовладельцы не нарушали порядка. При строительстве домов обычно учитывалось, что нижний этаж будет сдан под лавку или мастерскую. Сдача помещений давала, видимо, изрядный доход. В Х в. большой дом в центре стоил 2 тыс. номисм, а помещение под крупный эргастирий сдавали за 200 номисм в год. Вопреки закону, плата за аренду помещений часто повышалась и становилась непосильной для съемщиков. В одном из монастырских типиков-уставов XI в. предписывалось: если городской съемщик помещения монастыря разбогатеет от своих занятий, монахи должны увеличить плату за аренду. Просрочка уплаты за квартиру и задолженность арендаторов были заурядным явлением в столице, где проблема жилья всегда оставалась острой. Имущество таких должников порою шло с молотка, а сами они попадали в долговую яму. Иногда, в поисках популярности у столичного люда, василевс гасил квартирную задолженность как казне, так и частным домовладельцам.