Гийом знал, что Рубенс — это художник, улица его имени есть недалеко от его дома в Париже, но словосочетание «рубенсовские формы» не сообщало ему решительно ничего. Так же как имена Ван Дейка, Ван Эйка и пары «малых голландцев», припомненных по случаю. Стало ясно, что искусство не самая увлекательная для него материя. Перспектива тратить время на поиски безымянной церкви, где покоятся останки какого-то много лет назад почившего художника, живописавшего толстых теток, казалась ему, мягко говоря, малопривлекательной. Мне, закончившей художественную школу, было сложно с этим смириться. Еще сложнее, чем с его молчаливостью, которую до сих пор можно было принимать за интеллектуальность мизантропического толка.
Но если уж начистоту, весна медлила с приходом в Антверпен, и с каждым часом горячего — или горячительного — хотелось сильнее, чем утоления культурного голода. Поиски могилы Рубенса кончились, когда наши шатания прервала компания датских пенсионеров в гигантских зеленых шляпах, отличающих тех, кто празднует День святого Патрика, от тех, для кого 17 марта просто еще один весенний день. От пенсионеров воодушевляюще пахло алкоголем, а на лицах было написано желание продолжить банкет. Сев им на хвост, мы вышли на Гроенплаац, которая, в отличие от главных площадей других городов, окружена не унылыми муниципальными учреждениями, а пивными. Паб «Келтик Айрлэнд», сотрясавшийся от хардкоровых басов, засасывал в себя народ, как ураганная воронка. Он легко затянул и нас — Рыбы вообще склонны поддаваться чужому влиянию, особенно дурному.
Пока Гийом сосредоточенно изучал меню — несколько страниц, густо исписанных названиями пива, — я грустно грызла фисташки, не в силах пережить, что он равнодушен к живописи. И к истории. И к кинематографу. Да что там, к культуре вообще! С отрешенным выражением лица я кидала имена, словно в черную дыру:
— Де Лакруа?
— Нет.
— София Коппола?
— Неа.
— Роман Гари?
Отрицательное мотание головой.
— Ремарк?
— М-м-м… что-то знакомое…
— Ну конечно, — оживилась я. — Эрих Мария Ремарк, знаменитейший немецкий писатель!
— Угу. А что он написал знаменитого?
— Ну как же! «На западном фронте без перемен», «Три товарища» — лучший роман о мужской дружбе!
На лице Гийома застыло выражение мучительного вспоминания.
— Не помню. И вообще сомнительно, что человек с именем Мария может что-то знать о мужской дружбе, — наконец изрек он.
Я поникла головой. Нет, это будет коротким курортным романом — и ничем больше! Возможно, и до романа-то «это» не дорастет, а останется в архиве воспоминаний под грифом «странный молчаливый парень, который привез бокалы».
В этот момент над нами выросли три красотки в сетчатых чулках и латексном белье — анимационная команда не давала гостям заскучать. Гийом начал было впадать в забытье от энергичных движений подтянутыми ягодицами гоу-гоу-гёрл перед самым носом, но крепкие голландские ребята обступали нас все плотнее, вытесняя все живое вон мощными татуированными плечами. Пришлось залпом выпить пинту и тихонько ретироваться — маскулинное возбуждение вокруг нарастало слишком стремительно.
Мы расплатились, каждый за себя, и поспешили на станцию — если сесть на поезд в 22.15, то можно успеть на второе отделение концерта в нашем любимом джаз-клубе недалеко от Гран-Плас. В любви к джазу мы были солидарны.
При упоминании о Бельгии, этой падчерице Франции, на обветренных лицах профессиональных путешественников появляется выражение тоски — зеленой, как коктейль «Грин-Гиннесс», смешанный из темного пива и ядреного мятного ликера. Заказать недельный тур в эту страну человек может лишь в двух случаях (не считая весьма специфического моего): если он пишет диссертацию по брабантской готике или если он попался на нейролингвистические уловки менеджера турагентства. Тоску, одолевающую неискушенного туриста на третий день пребывания в Бельгии, как водится, заливают алкоголем. А поскольку в непримечательном бельгийском пабе запросто можно обнаружить более сотни сортов пива и для каждого — специальный стакан с собственным названием, Бельгия — лучшая страна для оправданного алкоголизма. — Что, если нам смотаться на денек в Голландию? — предложил Гийом как-то утром, когда мы, пролистав «Лё Пти Фюте», две трети адресов которого заметно устарели, грустно посмотрели друг на друга.