— Полагаю, там же, где другие овощи.
— У вас есть… кхм… даже не знаю, как сказать… цикорий? — спросила я у дородной продавщицы овощей с дальних южных территорий России.
— Ци… цикорий? — высоко взметнула она нещипаные брови.
— Я тоже удивилась, но ему, — я выразительно скосила глаза в сторону Гийома, скучающе перебирающего ручки авосек, — нужен именно цикорий. Для какого-то французского рецепта, — понизив голос, сообщила я. — Он же француз, ни слова не знает по-русски.
Расчет оказался верным: продавщица перегнулась внушительным торсом через прилавок и совершенно бессовестно принялась шарить глазами по Гийому.
— Что, настоящий француз? — восхищенно переспросила она, как будто перед ней стоял представитель каннибальского африканского племени с косточкой между ноздрями и повязкой из пальмовых листьев.
Я кивнула.
— И ни слова по-русски?!
Снова кивок.
— Эй, парень! — кликнула он Гийому на несколько тонов громче, чем того требовало двухметровое расстояние. — Как он выглядит, твой цикорий?
Святая простота. Как и многие, она думает, что языковые трудности иностранцев сродни легкой глухоте: если крикнуть погромче, смысл сказанного должен дойти до них. Ведь, в конце концов, они же не тупые, а просто слегка не в своей тарелке.
Рекламно улыбаясь позолоченными зубами, продавщица показывала на свеклу, лук, картофель, огурцы. Гийом неумолимо качал головой.
— Ну, я не знаю, что вам предложить, — бессильно опустила руки дама, исчерпав весь ассортимент прилавка. — Ну нет у меня цикория. Может, баклажаны возьмете?
Мы вернулись домой ни с чем. Этот диковинный овощ на Лосиноостровском рынке не водился. Да и купленные сливки оказались не тем, чего требовал рецепт, — судя по отчаянным объяснениям Гийома, уставшего сражаться с чуждыми гастрономическими реалиями, его «крэм фреш» напоминал по консистенции нашу сметану.
Жертвы несовершенного онлайн-словаря, этим вечером мы довольствовались макаронами с сыром.
В последний день мы все-таки попали в Грановитую палату. Я вышла оттуда гордой за свою родину, а Гийом — слегка подавленным. То-то, знай наших! Теперь бояться нужно только одного: как бы богатства царской России не укрепили его в мысли, что платить в ресторане за меня не обязательно. Хотя если после дней, проведенных в Москве, он стал думать, что мне нравится сорить деньгами, то в том была моя, а не Грановитой палаты вина. Мне так хотелось, чтобы мой родной город произвел на французского гостя хорошее впечатление, что я сама готова была платить за него, лишь бы только он ходил со мной в правильные кафе, на правильные концерты и в правильные музеи. Я заранее купила ему проездной на метро, заказала такси в аэропорт и затоварилась отечественными деликатесами. Все было направлено на то, чтобы Гийом избежал столкновения с изнанкой московской жизни: давкой в метро в час пик, очередями в билетную кассу и даже необходимостью ходить в магазин, где продавцы могли оказаться недостаточно любезными. Однако Гийом не спешил отвечать добром на добро. Он честно делил счет на свою и мою части и иногда, в порыве щедрости, предлагал заплатить пополам, если моя часть счета превышала его часть.
Чтобы избежать неприятных ситуаций, последний ужин решено было провести дома. Тем более что мама так и не успела толком расспросить гостя, чем он занимается.
Во время ужина во мне боролись радость и грусть оттого, что Гийом завтра уезжает. Так бывает, когда ешь, например, семгу в собственном соку или тушеные баклажаны — вроде бы блюда соленые, а во рту остается сладость. С одной стороны, было здорово снова его увидеть и не разочароваться. А с другой стороны, каким облегчением было бы разочарование! Мне нравилось, как он спит, как ест, как молчит и как говорит, как смеется и как сердится. Мне нравились его лицо, его фигура, его запах, то, как бережно он укладывает в чемодан ботинки и как ловко гладит рубашки. С каждым днем мне это нравилось все больше — и с каждым днем росла моя злость. Потому что он нисколечко не старался меня завоевать. Он упрямо не делал ничего из того, что делают заинтересованные в женщине мужчины: не дарил цветов, не говорил нежных слов, не делал комплиментов, не ронял многозначительных фраз о совместном будущем, не умилялся моим маленьким недостаткам. Последнее прямо-таки выводило меня из себя. Искусно разыгрываемая непосредственность до сих пор была моим главным оружием в арсенале соблазнения, на его использовании держалась вся моя завоевательная стратегия, направленная на мужчин, тоскующих по уходящей молодости и бесхитростным девочкам. Гийома же образ резвящейся, очаровательной в своих нелепостях хохотушки не трогал совершенно. Усы от молочного коктейля не вдохновляли его не только на «вытирающий» поцелуй, но даже на заботливое промокание моих губ салфеткой. Наступающие сумерки не подсказывали ему набросить мне на плечи свою куртку и нарочно оставить руку в полуобъятии. Он не порывался подхватить меня, когда я прихрамывала в плохо разношенных туфлях, а на кокетливый вопрос «Смог бы ты донести меня до дома, если бы я тебя очень попросила?» не моргнув глазом отвечал: «Нет, ты тяжелая».