Обычно я легко отдаю свое сердце: живому, натренированному на выдуманных репортажах воображению не надо многого, чтобы выстроить образ Мужчины Мечты на непроверенном фундаменте. Главное, подлить в разгорающийся костер эмоций хорошего горючего из субъективных оценок, подслушанных историй, пристрастно истолкованных взглядов — и воображение уже несется на предельных скоростях в наше совместное будущее, навстречу образам из каталога «ИКЕА». Вот и тут я готова была отдать сердце этому, прямо скажем, далекому от эталона французу (старше меня всего на пару лет, не любит читать, не интересуется искусством, мало разговаривает, еще не состоялся в жизни и, главное, француз!), но едва моя фантазия намеревалась унестись в голубые выси, он обрубал ей крылья. По нескольку раз на дню я думала, что совершенно ему безразлична, даже где-то противна, и каждую ночь он доказывал обратное. Иногда даже многократно. Но с утра, едва мы выбирались из постели, меня снова охватывали сомнения в собственной привлекательности.
Мы закончили церемонный ужин с домочадцами по случаю отъезда дорогого гостя и остались одни на кухне. Я заставляла бокал с остатками красного вина выписывать вензеля на столешнице, скучая от постоянных уточнений: «Во сколько завтра нужно выезжать в аэропорт?», «Ты договорилась с шофером о цене?», «Разменяешь мне тысячу рублей?» Хотелось, чтобы сегодня поскорее кончилось. Разве я заслужила выслушивать такое в последний вечер?! Вино стекало по стенкам бокала, оставляя длинные прямые «ножки»… Какой все-таки красивый этот винный язык: доля ангелов, аэрация, сомелье, миллезимы, купаж, шамбрироваться… И большинство слов ведь явно французского происхождения. Придумывают же люди такие романтичные названия производственным процессам! И куда все это девается в человеческих отношениях?
Гийом между тем перешел к благодарностям за прекрасно проведенные дни, я задумчиво кивала и вставляла, иногда некстати: «Мне это было в удовольствие». В тот момент я почти мечтала о том, чтобы никогда его больше не видеть. Как вдруг по моим ушам полоснуло: «I love you».
Я открыла рот в изумлении, а потом вдруг расхохоталась. Гийом смотрел на меня испуганно, и я изо всех сил попыталась подавить непристойный смех. Я зажала рот одной рукой, а другой энергично обмахивала лицо, но ничего не могла поделать с вырывающимся из-под ладони хрюканьем. Гийом вскочил и кинулся в коридор. Отхохотав, я достала из ящика салфетку, промокнула глаза, сделала несколько глубоких вдохов и вышла следом.
Он курил на лестничной клетке, уставившись в темное окно. Я подошла и обняла его за плечи:
— Ну извини, мне стыдно, не знаю, что на меня нашло.
— Эта самая странная реакция на признание в любви, о которой я слышал.
— Ну какая любовь, Гийоша, умоляю тебя! — воскликнула я, борясь с возвращающимся хохотом. — О чем ты говоришь? Разве так ведут себя люди, когда любят?! Ты вообще-то знаешь, что это слово значит?
Он вырвался из моих объятий, бросил на пол докуренную сигарету и выбежал из подъезда. Подобрав окурок, я затушила его о жестяную банку, заменявшую пепельницу на лестничной клетке. Хорошо, что топиться у нас поблизости негде.
Я сама удивлялась своей холодности. Мне все виделось словно со стороны, словно это происходило не со мной, а с моей проекцией. Как будто бы я знала, что сплю и все это не по-настоящему. Это ли не явное доказательство отсутствия любви? Мои чувства как будто кто-то держал на предохранителе, а ведь обычно я влюбляюсь в случайных прохожих и рыдаю над фильмами про животных.
Гийом вернулся поздней ночью — он открыл для себя бар «Пилотаж», который своей мигающей вывеской и подвыпившими посетителями мешал спать всем жильцам нашего дома, стоящего прямо напротив. Я сквозь сон почувствовала, как он плюхнулся на кровать и принялся клацать ремнем джинсов. Три пинты пива и рюмка егермейстера, безошибочно высчитал мой дремлющий мозг. Если бы это была любовь, я бы распереживалась и даже устроила бы сцену со слезами. Тут же я дождалась, когда он уляжется и начнет ровно дышать, потом повернулась и обняла его. Погладила по животу, плечам, шее. Запустила руку в волосы. Он уже слишком обмяк, чтобы сопротивляться ласкам, и сквозь сон, возможно, не до конца понимал, кто я и что делаю. Но, буквально не приходя в сознание, он включился в процесс, и мы провели замечательную — молчаливую, но наполненную событиями — последнюю ночь.