Я не волновалась за то, в каком настроении он проснется, будет ли хмуриться или сделает вид, что ничего не произошло, — по большому счету, мне было все равно. Отъезд Гийома был большим облегчением, хотя, глядя вслед выезжающему из двора такси, я чувствовала, как самовольно увлажняются глаза. В комнате стало пусто, кровать снова принадлежала только мне. Я опять могла вдосталь мечтать перед сном о прекрасных принцах, встреченных на сайте знакомств, и блестящем светском будущем, которое сулило мне замужество с одним из них.
Знакомство с родителями, или Очень кошка
Все начиналось непритязательно, но вот три месяца спустя я сижу на экспресс-курсах по французскому, чтобы через две недели ехать знакомиться с его родителями. Потому что Гийом упрям как осел и отказывается замечать очевидные вещи. На фразу «We’re made of different pastry» («Мы сделаны из разного теста») он отвечает: «Ты даже не знаешь, из чего состоит тесто. У тебя дома нет скалки». Когда я набираюсь сил сказать ему, что все кончено, он сначала долго молчит, а потом начинает всхлипывать в трубку. Это выше моих сил. Это уже четыре раза оказалось выше моих сил.
Во всем виноват языковой барьер, уверяю я себя. Не исключено, что, освоив французский, я открою в Гийоме тонкого интеллектуала с редким чувством юмора. Или, на худой конец, смогу объяснить ему, почему нам не стоит быть вместе. Проблема коммуникации вполне объяснима, если учесть, что мы общаемся на уродливом глобише.
За окнами здания на Моховой стоит теплый июльский вечер, напоенный ароматами клумб Александровского сада и звонким девичьим смехом. Я бездарно прожигаю его, рассматривая распечатку песенных текстов, в которых понимаю только знаки препинания. В группе со мной еще шесть человек, которые так же, как и я, впервые увидели французский текст в довольно зрелом возрасте. За последние пять дней мы все смирились с тем, что выглядим идиотами, поэтому без стеснения распеваем песни Джо Дассена, стараясь попадать хотя бы в гласные. «О-о-о… а-э-и-э-ээ! О-о-о… а-э-и-э-ээ!» — так выглядит припев знаменитых «Елисейских Полей» в нашем исполнении.
Ну, рьян-дурьян, как поет Пиаф, то есть нашему дураку все нипочем. Восемнадцать наспех проглоченных уроков — и я готова отстаивать честь далекой северной страны перед буржуа из Прованса. Я могу, держа за спиной учебник, объясниться с полисменом, который поймал меня на превышении скорости, могу рассказать доктору, что у меня ларингит, и даже провести небольшую экскурсию по центру Парижа. Я очень горда собой. Жаль — нет, действительно жаль! — что я не вожу машину, не страдаю ларингитом и весь отпуск проведу в Экс-ан-Провансе, где чета Мийе проживает повышенную военную пенсию в двухэтажном особнячке.
Мийе-старший, спасатель в отставке, встретил нас на выходе из аэропорта Ниццы… и бегло заговорил со мной о чем-то. Из того, что я не поняла ни единого слова, могу заключить, что его спич не касался дорожных штрафов, заболеваний горла и топографии французской столицы. Странно, но и мама Мийе, дожидавшаяся нас в машине, не хотела обсуждать эти животрепещущие темы. Я с ужасом думала о светской беседе, которую придется поддерживать за обедом — долгим, как обещали сумки овощей и мяса, закупленных на придорожном рынке.
Моя матушка, глубоко изучившая этнокультурный вопрос перед поездкой, поручила мне ответственную миссию — узнать, правда ли французы едят цветы кабачка. Что лягушки по вкусу вылитая курятина, уже общеизвестно. Народ требует новых гастрономических мифов. Поэтому для чистоты эксперимента я обещала себе есть все, что предложат. Но куриные сердечки в говяжьих потрошках, которые папа Мийе приготовил в качестве основного блюда приветственной трапезы, — это слишком. Я бормотала что-то про вегетарианство, надеясь, что это слово звучит одинаково на всех языках. Увы, в лексикон этой семьи оно явно не входило.
Обед длился три часа. Не по случаю моего приезда — это среднестатистический обед. К каждому блюду из гаража извлекалась новая бутылочка чего-нибудь: то шампанского, то ягодной наливки, то лимонной настойки, то сухого винца, то сладкого ликера. И с каждой новой бутылочкой поток моего сбивчивого красноречия становился мощнее. С лиц родителей не сходило напряженное выражение: они коллегиально старались связать мои шепелявые существительные и инфинитивы в синтаксическую конструкцию. Закончилась трапеза тремя шариками сливочного мороженого, щедро политыми «водой жизни» — крепким эльзасским самогоном («Его гнал мой покойный отец, дедушка Гийома. Осталось всего две бутылки», — приговаривала матушка Мийе), и вдохновенной речью в защиту российской нефтегазовой политики на Украине. Моей речью.