— Я знал, что ты мне это предложишь. Посуди сам: я могу еще захватить один автомат, кроме своего, еще три гранаты, кроме своих — и все. Далее возникают следующие вопросы: что будем есть, если я приду? Второй — как быть с теми двумя негодяями? Как только меня не будет, они сразу побегут докладывать немцам. Этот лес вдоль и поперек прочешет взвод солдат с собаками за один час запросто и нас обнаружат. Они молчат, потому что я предупредил одно
го из них — малейшая попытка — обоих своей рукой тут же расстреляю. А немцам скажу, что хотели меня убить.
Ну и последнее — наши никогда меня не поймут и не простят. Немцы, чтобы меня совсем замарать, в какой‑то трибунал ввели, который решает одно: вешать и стрелять. Я там ни разу не заседал, но расписываться давали. Так что, брат, моя песня спета. Вы постарайтесь свою допеть.
В ночной кромешной темноте лесной чащи эти слова произвели на моего отца не только грустное впечатление. Он всем существом ощутил безысходность и трагизм той «свободы», которой пользовался его брат.
Дядя Биболет позвал Орзэмэса, стоявшего где‑то на посту, пожал руку отцу, и направился к коню, который в целях конспирации был привязан в другой стороне леса. Когда отец уже прикрывал вход в землянку ветвями, послышался опять голос Орзэмэса: «Аюб, задержись — еще что‑то хочет сказать!».
«Что‑то должно скоро произойти, — дядя казался немного запыхавшимся, — помяните мои слова. Поэтому держитесь. Постарайтесь нашим правильно представиться. Я сказал Орзэмэсу, каких толковых свидетелей для вас он назовет. Ну, прощай!».
На этот раз он обнял отца, чего никогда не делал, и долго не отпускал. Он прощался навсегда.
Его прогнозы оправдались. Вскоре настало время отступления немцев. Однажды утром, аул проснулся без них — они смылись за ночь. Подростки и мы, дети, за ними в огородах и на пустырях находили патроны, гранаты, винтовки и прочие боеприпасы. Нас вылавливали родители в балках, кустах и огородах, обвешанными пулеметными лентами и прочей военной экзотикой. В разных сторонах аула два подростка подорвались гранатами, третий потерял глаз. Продолжалось все это полдня. После полудни со стороны станицы Северской заметили спускавшуюся с горы серую массу. Это подходили наши войска. В течение суток, наши обнаружили в ауле, странным образом не успевших отступить, одиннадцать немцев, двое из которых были офицерами.
Штаб наших расположился в соседней хате, напротив дядиной. Поэтому сцену, которую я опишу, видел своими глазами, сквозь плетень, с близкого расстояния. Пойманных немцев выстроили в ряд. И наш офицер стал что‑то говорить. Потом вывели из строя одного немецкого офицера, раздели до пояса и наш офицер стал бить его кну — том по спине. По — моему, тот кнут был не с кожаной плеткой, а с металлической. Каждый удар оставлял на спине немца глубокий разрез, из которого с шумом (я это слышал!) устремлялась кровь. Немец ревел жутким ревом, а наш офицер что‑то приговаривал. Когда немец упал его подняли, одели на его голое изрезанное тело шинель и поставили' в строй. Вывели второго офицера и тоже били, пока он не упал. Этот немец не издал ни одного звука. Потом их вывезли за аул и расстреляли. Говорили, что солдат оставили в живых.
Подобные сцены были типичными для того военного сурового и жесткого времени и позволяют определенно предположить, что ожидало дядю Биболета если бы он остался. Действительность тех лет могла вынести ему только один приговор — смертный. Поэтому, он ушел с немцами.
Мой отец отделался легко: его исключили из партии, за то, что был на оккупированной территории. Но в армию его вновь взяли, и он служил до конца войны.
Как только потеплело, в марте месяце, мама с нами, троими детьми подалась к своим родителям в аул Кунчукохабль. Мы шли долго, как беженцы, ночевали во многих аулах, в которых нас кормили и, наконец, добрались до Кунчукохабля, после более чем четырех месячного отсутствия.
А судьба дяди Биболета складывалось далее так. В немецком отступлении сложился отдельный адыгский обоз, в который люди попали по самым разным, порою невероятным причинам. Тетя Сусана, ставшая женой дяди Биболета в этом нелегком походе попала в обоз, потому что ее, бывшую учительницу немецкого языка, немцы заставили быть переводчиком. Родственник, уходивший вместе, с немцами, убеждал тетю Сусану в том, что оставаться ей опасно.
Бесспорным лидером обоза был признан дядя Биболет. Очевидцы рассказывали как много сложных проблем, возникавших в пути, он решал в пользу всего обоза. Его мужество, принципиальность и честность снискали ему безмерную благодарность со стороны земляков, а у всех немцев, которые его знали — авторитет.
Адыгский обоз в едином строю дошел до Австрии. Далее он распался, пути земляков разошлись.
Дядя Биболет вместе с тетей Сусанной попали в Италию и там были взяты в плен американцами. С ними было еще несколько человек из Краснодарского края, русских. Американцы относились к ним хорошо. В их лагерях они пробыли почти год. Там родилась
старшая дочь дяди Биболета — Аня.
В один из дней американское командование собрало всех советских граждан, оставшихся в их плену — часть уже успела уехать в Америку. Американский представитель объяснил, что советские власти настаивают на их возвращении в СССР, что с нашими властями они подписали протокол об условиях возвращения. По этому протоколу советские власти обязывались к бывшим военнопленным относиться, на основе международного соглашения, максимально гуманно. Вслед за американским выступил советский представитель, подтвердил все его слова и заверил, что с учетом трудностей военных лет, они все будут амнистированы. Как рассказывала тетя Сусана, большинство наших бывших граждан с недоверием и страхом восприняли эти все обещания. Прошло несколько дней, в течение которых американцы затребовали от советских властей еще дополнительные гарантии безопасности для наших граждан, бывших у них в плену. Эти дополнительные гарантии были даны в обстановке полной гласности переговоров. Настал день, когда всех подвезли к поезду, возле которого играл духовой оркестр. На поезде ярко выделялся лозунг «Родина — мать ждет вас!» Через громкоговоритель наш представитель произносил пылкие приветственные речи. Мягкий пассажирский поезд с бывшими американскими узниками направился в сторону страны Советов. Без остановок ехали более суток. Первая остановка длилась бесконечно долго. Когда на соседний путь заехал товарный поезд, как рассказывает тетя Сусана, в их поезде стало творится невероятное. Во все вагоны устремились наши солдаты пограничной службы и, орудуя прикладами, с грубой матерной руганью, обзывая немецкими ублюдками, стали всех перегонять в соседний товарный поезд, отделив женщин и детей от мужчин. И увез тот товарняк всех их, и женщин, и мужчин, и детей прямым ходом в Зауралье, в самую глубину Сибири, со всеми их провозглашенными в Италии правами человека и гражданина.
Женщины по дороге узнали, в каких вагонах находятся их мужья. Иначе они не были бы женщинами. Далее, они некоторые свои вещи на остановках смогли поменять на хлеб. Они знали, что их. мужей везут в суровом режиме и помогали им. Так, тетя Сусана рассказывала, как она на остановке добегала до вагона дяди Биболета, выкрикивала его фамилию и бросала через голову конвоира полбуханки добытого ею хлеба. Хлеб непременно передавался в руки адресата — другое дело, что дядя Биболет один этот хлеб не съе
дал, а делился со всеми.
Когда в начале 70–х годов мне в руки попался «Архипелаг Гулаг» А. Солженицына, я удивился, что многие места в нем мне показались знакомыми. Потом я уяснил причину: подобные сцены этих мест запечатлелись в сознании моем из рассказов дяди Биболета и тети Сусаны.
Конечным пунктом их скорого поезда (действительно он ехал в ускоренном темпе) оказалась сибирская глубинка. Здесь не то суд, не то трибунал присудил дяде Биболету двадцать пять лет лагерей и пять лет поражения в гражданских правах (наказание типа «нельзя голосовать»). Тетя Сусана понесла наказание полегче: она была осуждена не на лагерный режим, а на режим выселенной. Так она стала работать даже в детсаде. Дядя Биболет работал на какой‑то шахте, при которой была большая слобода. Вскоре и там он добился признания и уважения. Поэтому тетя Сусана могла с ним общаться довольно‑таки свободно. Об этом свидетельствует появление на свет здесь их второй дочки — Вали.