— Меры не знает человек. Потерял ее. Во всем и везде потерял. Когда видишь, как некоторые алчно обогащаются, так и хочется им крикнуть:
— На этом свете столько не нужно человеку, а на тот свет взять с собой ничего не удается — у гроба нет багажника!
В прошлом месяце я был на похоронах в соседнем Джамбечие. Совсем старенькую хоронили. Ехал и думал, что мы пожилые, вместе с родственниками будем провожать ее в последний путь. Подъехали к знакомому дому и усомнились — туда ли приехали. Вдоль улицы во всю ее длину стояли «Волги».
Возле каждой стояли холеные чиновники при галстуках и непринужденно беседовали. Местами слышались смех и шутки, из кабин машин музыка раздавалась. Как будто на торжественное совещание съехались. Захожу во двор и спрашиваю у родственников, что это такое? Оказывается у покойной старухи старший внук — важный чиновник в Майкопе и все эти чиновники, никогда ничего не знавшие об этой старушке, приехали засвидетельствовать свое почтение. Далее еще хлеще — время идет, уже за полдень, но никто не собирается на кладбище. А число чужих и ненужных на этих похоронах людей все прибывает. Все женщины этого рода за домом у котлов заняты. Оказывается хаш готовят — внук заказал для краснодарских гостей, которые должны приехать. Тут я возмутился и на том языке, на котором кричал на немцев на войне, во всеуслышание послал и внука, и его лизоблюдов, и его начальников далеко и организовал вынос тела. Предали тело земле, как полагается, вернулись в дом. Эфенди еще раз сказал слово, и мы, старики, стали расходиться. А машины продолжали подъезжать. Им то какая разница, они же не на похороны приехали, а на хаш. Спустились потом все эпги холеные грамотеи во главе с внуком к реке и гудели до утра. Некоторые местные дураки шли домой и с восторгом говорили: «Какие похороны внук организовал бабушке. Молодец!». А я спрашиваю, какое еще худшее надругательство над памятью своей бабушки мог придумать сей высокопоставленный мерзавец?
Знает ли какую‑нибудь меру его эгоизм? Тут говорили о водке и религии. Вот такие похороны, на которых из‑за водки забывают для чего собрались и есть самое кощунственное сочетание водки и религии.
Конечно, нельзя пить тем, кто от водки становится дураком. Но я знаю многих, кто от водки становится умнее и добрее, и такие лишнего не пьют. Меру знают.
Недавно приехал младший внук. Уже двадцать лет ему. Спрашиваю:
— Малыш, пьешь водку?
— Нет, дедушка, — отвечает.
Посадил его за стол, бутылку поставил и стал объяснять, что он начинает жить в обществе, где бутылка играет большую роль, что его судьба во многом зависит от того, как построит с ней отношение. Я знал многих, кто стал ее жертвой. Я имею в виду не просто алкоголиков. Гораздо больше от нее пострадало нормальных людей, не в том месте и не в то время распускавших свои языки под влиянием водки. Бояться ее не надо, надо ее знать, чтобы дружбу строить на равных.
Внук очень удивился и сказал, что родители ему все время совсем другое о водке говорили, только плохое. Я утешил его тем, что сейчас трудно найти родителей, правильно воспитывающих детей.
— Слушаю тебя, Магомет, и думаю — а сам ты меру знаешь? Всю ночь рюмку за рюмкой опрокидываешь? — спросил его Малич.
— У каждого своя мера, — отвечал Магомет.
— Я думаю, что Бога надо просить постоянно об одном — чтобы он не выводил нас за меру, потому что за ее пределами творятся не божьи дела, — там черти хозяйничают. Голова человеку в основном
дана для того, чтобы определить свою меру. То, что я сегодня пил, — это моя мера и она уже подошла к границе, — и Магомет пустой рюмкой стукнул о стол. Его рассуждения о мере всех настроило на завершение застолья.
— Кто не сказал тоста, кто хочет сказать? — обратился тамада к публике.
— Все сказали. Некоторые и не один раз — послышалось голоса.
Действительно, все говорили тосты, но обратив все свое внимание на Багова, заинтересовавшего меня коллоритностью своей натуры, я эти тосты не запомнил.
— Тогда, — заявил тамада, — пора и самим отдохнуть и хозяевам дать передышку. У них днем будет много хлопот.
***
Тамада и Багов, попрощавшись со всеми, удалились. Публика стала группами расходиться. И мы с Маличем вышли во двор. Никакой тяжести не чувствовалось, несмотря на длительное застолье. Все выпитое, как говорится, пошло впрок. Многочисленные беседы определили умеренную скорость пития. «Действительно дело в мере», — подумал я.
Уже рассвело. Во двор вышла вся молодая компания, состоявшая из друзей и сверстников жениха. Уже слышались звуки гармони и трещотки, уже хатьяко командовал кругом, уже вывели невесту, покрытую белым платком, — ночной пир сменялся на свадебные танцы. Свадьба меняла форму, но продолжалась.
Жениха нет и не будет на свадьбе — он ушел к одному из друзей. Отныне родители этого друга будут считать его своим сыном. К жене он вернется после окончания свадьбы.
Какая‑то странность все же есть во всем свадебном обряде адыгов. Жених «скрылся» на все время свадьбы, невеста накрыта с головой шелком, стоит в углу. А если открывают ее лицо, она боится людям в глаза смотреть, опускает свои глаза. Как будто они, жених и невеста, что‑то натворили. Рядом с радостью некий испуг. Может он оттого, что. не послушались ее родителей. Да, они не давали согласия. У нас, у адыгов, вообще родители невесты не должны давать согласие на ее брак. Почему? Конечно, эта тайна уходит в глубь веков истории и судьбы адыгского этноса. Но есть лингвистический ключик, открывающий пока первую из семи печатей, под которыми эта тайна сокрыта. В адыгском языке слово «жених» имеет другой смысл. Соответствующее ему слово в адыгском языке происходит не от слова жениться, а от слова «искать». Кого? Нет, не невесту, не жену, а «душу — жизнь».
Русскому слову «жених», соответствует слово «псэльыхъу» состоящее из двух корней, «искать» и «душа» (жизнь), т. е. искатель «души, охотником за душой — жизнью»). Таким образом, родители невесты, давая согласие жениху, отдают и душу, и жизнь дочери. Очень часто девушки выходили замуж за мужчин из других аулов или племен. В последнем случае они оказывались от родительского дома на расстоянии трудно преодолимом по тем средствам передвижения. Но и в том случае, когда девушка выходила замуж за односельчанина обычай до крайности ограничивал ее контакты с родительским домом. Так, в течение первого года замужества эти контакты были запрещены, а в дальнейшем частое посещение родителей (исключая особые, критические ситуации) считалось признаком плохого воспитания. Суровый образ жизни определил суровые законы и обычаи адыгов. Моя бабушка Калия родом из аула Схащефижь (ныне а. Урупский), что под г. Армавиром вышла замуж за дедушку из аула Кунчукохабль, что в километрах семидесяти от Краснодара. Фактор расстояния и обычаи в результате определили лишь несколько ее контактов с родственниками за всю жизнь.
В таких условиях родители дав согласие на брак дочери, фактически теряли ее. Нормальные родители на это не решаются, они бояться говорить «да» и отворачиваются. Если они будут категорически против, конечно они пустят в ход все свои возможности. Но чаще бывает ситуация, при которой и жених подходит и невесте пора выходить замуж, но… согласитесь, что всегда это риск. И родители от страха жмурят глаза, чтобы не видеть этого полного драматизма момента, при котором забирают «душу» дочери и ее «жизнь», и кричат «Нет!»… Далее тень этой драмы ложится на саму свадьбу. Жених на все время свадьбы не только уходит из дому, но и избегает всех старших родственников. Невеста всех боится, глаз не поднимает. Слишком большое искушение судьбы они, молодожены позволили себе и поэтому все участники свадьбы помогают смягчить ситуацию, обернуть ее праздником. Я думал обо всем этом идя рядом с Маличем, отдыхать после свадебного пира.
«Да будет вся наша вселенская охота за душами взаимно удачна!».
— Говорю я тост — вдогонку ему.
КАК МЫ ЗАБЛУДИЛИСЬ
философская сказка
Знайте же, что ничего нет выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое‑нибудь воспоминание, и особенно вынесенное еще с детства, из родительского дома. Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое‑нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохраненное с детства, может быть, самое лучшее воспитание и есть.