Согласна, звучит противоречиво. Он настолько боится людей, что трудно представить, как он о них заботится. Но лицом к лицу с кем-то больным, в отчаянии, уверена, боязнь уходит на второй план. Особенно если это маленький ребенок. Или младенец.
Да, я подумала, что, возможно, он теперь лечит человека, возможно, ребенка. Но в ту же секунду сказала себе, что он заботится о животном — неважно каком. Я все меньше и меньше различала людей и зверей. Чувствовала, что он с живым существом, — и точка.
Нет, он мне не рассказывал, я уже упоминала. Он ничего не говорил. То есть, конечно, не говорил, он не умеет. Но если он хотел донести до меня какую-то мысль, то всегда находил способы. Уверена, он не желал, чтобы я знала о ребенке в гроте.
Я никогда не задаю вопросов о работе и полностью доверяю сыну. Я уже поняла, что даже самый огромный и агрессивный на первый взгляд зверь никогда на него не нападет. Я видела его среди стада Альберта, и тот мне объяснил, прокомментировал каждый жест моего сына, манеру прикасаться к животным. Альберт показал, как коровы реагируют на моего ребенка, и сказал, что это удивительно. Он повторял, что у мальчика дар, надо ему довериться. Сын чует, где больно, животные знают, что он подходит к ним, чтобы излечить, благодарны ему за это и ни за что на свете не нападут.
Обычно он не приводил животных домой на лечение, а шел к Альберту и занимался больными там. Кроме осла. Да, для осла он сделал исключение. Я не знаю наверняка, что произошло с беднягой, но сын не хотел оставлять его у Альберта. Точнее, думаю, сыну была невыносима мысль, что хозяин заберет осла. Он почувствовал что-то плохое. Это единственный раз, когда он отказался вернуть вверенное ему животное. Альберт тут же мне все рассказал, сообщил, что сын не хочет отдавать осла. Категорически отказывается. Мы решили заплатить за животное, потому что сын противился изо всех сил. Ни Альберт, ни я не могли и близко подойти к ослу.
Нет, он никогда не был жесток со мной. Он может раздражаться, когда я не понимаю или не согласна. Но нападать — нет. А вот настаивать, это да, он умеет. По поводу осла он твердо стоял на своем, пока я не сдалась.
Нет, он не украл осла! Говорю же, мы выкупили его у прошлого хозяина! Никто никого не воровал.
Вы сами понимаете, что говорите? Как, по-вашему, он мог похитить девочку? Где? У кого? Он ходил только к Альберту — и никуда больше! Ни с кем не общался, кроме меня и Альберта! Вы уже опросили людей из долины? Наверняка вам сказали, что никто из них никогда не пересекался с моим сыном, разве что Люк, который занимается бегом. Как бы мой мальчик украл ребенка? Вы воображаете, будто он спустился в Сен-Марсель, вошел во двор детского сада и просто сбежал, сунув девочку под мышку? Вы так себе это представляете?
Ну конечно, я раздражаюсь!
Да. Простите. Я сейчас успокоюсь. Вот уже. Видите? Все хорошо. Можем продолжить.
Да, тут я согласна с вами. Где-то же он должен был ее найти. Да. Конечно.
Если бы я была в курсе, что речь о ребенке. Да, я уже говорила и повторяю еще раз: я практически уверена, что если бы я достоверно знала, то вмешалась бы. Но я понятия не имела — в этом я уже признавалась. Да, вынуждена согласиться, наверное, надо было его спросить. Но я хотела доверять ему полностью. Поступать так, как всегда поступала. Если бы я ему понадобилась, он бы сам пришел. А так мой сын неплохо справлялся один. Он гораздо одареннее меня и любого другого по части заботы о ком-то в беде. Я ему доверяла.
Конечно, то, что он сделал, с точки зрения нашего общества очень серьезно. Конечно, это преступление. Конечно, никто не должен заботиться о чужом ребенке и скрывать, где он находится. Нельзя оставлять девочку ночевать в гроте или под присмотром осла. Конечно. Но, приняв все во внимание, разве это самое важное сегодня? Разве то, как эта девочка вообще попала к нему, — это не главный вопрос? Кто доверил ему ребенка? Почему никто за ней не пришел? Он не украл малышку, в этом я абсолютно уверена. Повторяю: он выходил из дома только в горы или к Альберту. Ни с кем не виделся. У кого бы он ее украл? Значит, кто-то сам отдал ребенка. Или оставил на дороге, чтобы мой сын потом нашел. Кто-то хотел, чтобы он заботился о ней, как о животных. И доверил моему мальчику, потому что не мог поступить иначе. Я глубоко в этом уверена. Я убеждена, что это основная версия, которой вы должны придерживаться при расследовании.
Да нет, я не учу вас! Я пытаюсь помочь. Стараюсь изо всех сил. Я тоже хочу разобраться в происходящем. У меня есть над вами огромное преимущество, о котором вы, кажется, забыли: я знаю своего сына. Именно поэтому я могу утверждать, что если он так долго заботился о ребенке, сохранял все в тайне и не говорил о ней даже со мной, значит, кто-то доверил ему девочку — ему и только ему, с особой миссией.