— Старого кладовщика и продавщицы Шульц…
— Надеюсь, с ними ничего не случилось?
— Неизвестно. Но я узнаю, господин Хольт. Пополудни мне уже все будет известно…
— Благодарю вас. Я загляну вечером в контору. До свидания.
— До свидания, господин Хольт.
Он положил трубку. Довольно долго сидел, удобно раскинувшись в кресле, расслабившись, наслаждаясь царящими вокруг тишиной и покоем. «Это называется везеньем, — с гордостью подумал он. — Просто не верится, до чего мне всегда везет в жизни». Он усмехнулся. Его распирала радость. В первый раз за этот день он почувствовал себя наконец-то освободившимся от страха и беспокойства. Все, что было раньше, теперь уже не имело для него никакого значения. Он встал, пошел на кухню. Напротив двери, в простенке между окнами, выходящими в сад, стоял огромный холодильник. Открыв его и достав из нижнего отсека две бутылки холодного пива, он вернулся с ними в комнату. Но не успел сесть в кресло, как раздался пронзительный звонок телефона. «Это, наверное, Гертруда», — обрадовался он. Поставил на пол бутылки и снял трубку.
— Здравствуй, любимая! — сказал он с волнением и дрожью в голосе. — Как твои дела?..
— Это ошибка, — раздался в трубке хриплый баритон. — Прошу положить трубку…
— В чем дело?
— Вы подключились к моей линии…
— Ничего подобного!
— Вы ведь разговаривали с какой-то женщиной, да?
— Да, начал, но тут вы вклинились.
— Неужели?
— Мне сейчас совсем не до шуток. Я говорю, по-моему, достаточно ясно…
— Какой у вас номер?
— Чего? — спросил со злостью Хольт.
— Не воротничка же! Я спрашиваю номер телефона…
— А вам что за дело, какой у меня номер?
— Послушайте, мне надо проверить — может, я ошибся и неправильно набрал номер…
— Два — ноль один — тридцать четыре.
— Точно, этот.
— Что — этот?
— Номер.
— А кому вы звоните?
— Хольту, — неуверенно произнес мужчина. — Вильяму Хольту…
Хольт нервно рассмеялся.
— Я у телефона…
— Говорит Ферстер…
— Иоахим?
— Да.
— Почему ты не назвался сразу?
— Потому что был уверен, что кто-то вклинился в мою линию, а оказывается, это я прервал твой разговор…
— Ничего… ничего страшного…
— Мне очень жаль.
— Перестань. Не о чем говорить. Я рад, что ты мне позвонил.
— Я ищу тебя с самого утра. Где ты пропадал, Вильям?
— Был в отъезде. Только что вернулся.
— А я как раз укладываюсь…
— Куда-то едешь?
— Удираю в провинцию.
— Как это?
— Быстренько продаю дом и перебираюсь в деревню. К брату.
— А что с твоим предприятием?
— Его нет…
— Однако ты ловок.
— Это не потребовало от меня ловкости. Даже пальцем не пошевельнул, понимаешь? Никаких трудностей, хлопот, усилий…
— Но как же, черт побери, тебе это удалось?
— Я ничего не делал. На этот раз все за меня сделали американцы…
— Не хочешь ли ты сказать…
— Именно так, мой дорогой. Да. Все снесено дочиста…
— Боже мой!
— Мне здесь нечего делать, поэтому я выкатываюсь…
— Мне очень жаль… Такое несчастье…
— Могло быть хуже, Вильям. Слава богу, что мы еще живы. Это было ужасно, представляешь?
— Да.
— Советую тебе то же самое.
— Что?
— Уехать.
— Ты думаешь?
— Я на твоем месте не рисковал бы, Вильям. На этот раз началось по-настоящему. Если так дальше пойдет…
— Понимаю.
— Подумай об этом. Мне кажется, не стоит рисковать. В конце концов, самое важное — как-то дожить до конца войны…
— Конечно. Спасибо, что позвонил мне…
— Решил прежде всего урегулировать с тобою счета. Я тебе что-то должен…
— Пустяки, Иоахим. Сочтемся в другой раз. Сумма в конечном счете невелика, а если мне очень уж понадобятся деньги, то ведь я знаю, где тебя искать.
— Поэтому я и позвонил.
— Спасибо, Иоахим. Желаю тебе счастья…
— До скорой встречи, Вильям. Помни, что я тебе говорил. Если сам не собираешься уехать из города, то по крайней мере отправь семейство в провинцию.
— Хорошо, Иоахим. Подумаю об этом…
Он положил трубку. «Черт, а ведь он прав, — согласился Хольт с неохотой. — Нужно будет поговорить с Гертрудой. Пора ей уже прийти». Он взял с пола пиво и, потягивая прямо из бутылки, задумчиво обвел взглядом комнату, где прошла большая часть его жизни. Все предметы были ему хорошо известны, с ними связаны воспоминания детства, молодости, наконец зрелости. У каждой, даже самой маленькой, вещицы своя ненаписанная история. Эти фигурки из саксонского фарфора, табакерки с искусной перламутровой инкрустацией, огромные морские раковины, чучела птиц — все это собирала его бабка, потом мать, потом он сам. Одно сознание того, что ты обладаешь вещами, сопровождающими тебя всю твою жизнь, доставляло наслаждение. Его вдруг охватила грусть. Он перевел взгляд на стены, увешанные олеографиями в массивных позолоченных рамах, где среди пасторальных репродукций Гольбейна и Дюрера висели пестрые коврики, семейные фотографии, столетней давности портреты его предков. Подумал с сожалением, что все это придется трогать с места, запаковывать и прятать, а ведь, насколько он помнил, никто в этом доме ничего и никогда не менял. Но другого выхода не было. Обдумав все как следует, он пришел к выводу, что Иоахим Ферстер прав и сейчас самое время отослать семью со всем движимым имуществом в провинцию, где у него есть имение с крепким хозяйством, второй дом и порядочный кусок леса, но, если уж можно будет спасти что-то из здешних вещей, нужно постараться спасти как можно больше. Расходы по переезду, довольно высокие, в этой ситуации оправданны, не оставаться же, как тот старик у собора, в одних брюках и с двумя пальто на плечах.