Он тяжело поднялся с кресла и не спеша подошел к окну. Открыл его, поднял шторы, и из сада вместе с волной солнечного света, хлынувшего в комнату, долетел душный запах отцветающих жасминовых кустов. Взгляд его скользнул по обширному, окружающему дом саду, по буйной зелени газонов, высоко разросшимся цветам на клумбах при входе, и ему подумалось, что при крупице счастья, которое пока не оставляет его, может быть, удастся спасти и этот уголок, такой дорогой ему в эту грозную минуту и, может, уже приговоренный к гибели. Он не знал, не мог знать, что случится в ближайшие часы, но впервые испытал панический ужас при мысли о наступающей ночи. Странное это чувство — когда боишься собственного дома.
Из глубокой задумчивости его вывел бой часов. По глубокому и низкому тону можно было догадаться, что били часы в гостиной, но вскоре отозвались и другие — их было несколько в доме. В этой мешанине звуков, раздающихся со всех сторон одновременно, он не смог сосчитать удары, и ему пришлось вытащить из жилетного кармана старую, видавшую виды «Омегу». Взглянул на циферблат и с удивлением обнаружил, что уже двенадцать. Он отвернулся от окна и посмотрел на стенные часы, висящие над буфетом. Эти показывали без четверти два. Посмотрел еще раз на часы, что держал на ладони, и лишь теперь заметил, что нет стекла на циферблате и секундной стрелки. «Ах, черт! — изумился он. — Как это случилось?» Наморщив лоб, он старался припомнить, где мог их повредить. В конце концов решил, что это произошло во время падения в воронку, но полной уверенности не было. Может, и в тот момент, когда он сдавил их в ладони. Хотя вряд ли — ни на ладони, ни на пальцах нет ни малейших следов царапин. Раздосадованный неожиданным открытием, он бросил часы на стол и взял сигарету. Ему было жаль «Омеги», он ими дорожил. Чиркнув спичкой, он вдруг вспомнил все, что видел перед полуднем и пережил, блуждая среди дымящихся развалин. Да разве можно сравнить сломанные часы с потерями других людей? От этой мысли сразу стало легче. «В конце концов, не произошло ничего страшного. А часы можно починить». Взял их со стола, внимательно осмотрел, а потом осторожно завернул в бумажную салфетку и спрятал в карман. «Сегодня же отнесу их часовщику, — решил он, уже совершенно успокоившись. — Нечего этим забивать себе голову».
Допив пиво, он прошел в ванную и принял холодный душ. Влез в махровый халат, вернулся в столовую и удобно устроился в шезлонге. Прикрыл глаза, дышал медленно и глубоко, чувствуя, как с каждым вздохом все больше погружается в сон, окутывающий все его тело. Прошлую ночь спать довелось совсем мало. Давала себя знать усталость после поездки и обратной дороги — от вокзала к дому, — да три бутылки пива, которые он опорожнил одну за другой, одурманили его окончательно. «Это ничего, — подумал он в сонной истоме. — Сейчас это пройдет… Отдохну минутку… Война не будет длиться вечно… О боже! Как хорошо снова оказаться в своем доме!.. Гертруда, наверное, беспокоится обо мне… Она ведь не знает, что я уже вернулся. Завтра отошлю ее с детьми в деревню… Все утрясется… Война не будет длиться вечно… Пусть умирают дураки… У меня есть деньги… Есть средства, чтобы спасти все в этом доме, и не только это. Лишь бы уцелеть до конца. Иоахим прав… Только это по-настоящему и важно: дожить невредимым до конца войны…»
III