— Значит, снова примется в одиночку за разбой, — заметил Рен. — Убивать, насиловать, жечь и грабить. Не пойму, старик, чего ты, собственно, хочешь? И какое отношение все это, черт побери, имеет к подполью?
— Господи ты боже мой! — беспомощно вздохнул Сфинкс. — Дай хоть водки глотнуть…
— Успеется, — резко отрубил Рен.
— Да у меня голова с похмелья раскалывается…
— Не у тебя одного, — отрезал Рен. — У нас у всех башка трещит.
Он отвернулся и умолк. Ему надоел этот разговор. Он смотрел на тянувшуюся через лес дорогу. Густая тень от придорожного кустарника беспокоила и раздражала. «Отличное место для засады», — подумал он и заметил, что низко склонившийся над рулем Вятр тоже внимательно всматривается в местность. Вот он снизил скорость, а потом снова прибавил газу. Машина ринулась вперед, и выстроившиеся по обеим сторонам ели снова закружились в своем диком танце. Душный воздух был пропитан тяжелым, давящим запахом смолы. «Отличное место для засады», — опять мелькнуло у него в голове. Окажись он в положении Грозного, именно здесь ее бы и устроил. Подумав об этом, Рен почувствовал, как во всем его существе постепенно накапливается и растет беспокойство. Но это еще был не страх, хотя ему было уже ясно, что на Сфинкса нечего рассчитывать. «Проклятый мир! — подумал он. — И зачем только я во все это ввязался?» Но теперь уже нет возврата назад. Это он твердо знал. И, чем бы все это ни кончилось, они обязаны довести дело до конца. К тому же Грозный все равно никогда не простит им решения, принятого наконец после долгих месяцев страданий, голода, страха и мытарств. С каждым уходящим днем их группа все больше напоминала стаю бешеных собак и все меньше — тот дисциплинированный, хорошо организованный воинский отряд, каким они были еще несколько месяцев тому назад. Война уже закончилась, но они все еще боролись, словно мало им было прежней славы, а может быть, просто искали возмездия за испытанные в первые дни свободы унижения, незаслуженные обиды и опасные по своим последствиям оскорбительные обвинения. И произошло то, что должно было произойти. Они снова боролись.
Но как же сейчас все изменилось! Как бесконечно далеки они теперь от всякой надежды! Их неустанно преследовали и теснили со всех сторон. Лишенные всякого, прежде естественного, сочувствия и поддержки, в том числе и жителей здешних мест, они вели безнадежные бои, в которых единственным успехом мог быть лишь прорыв из окружения после кровавой и яростной борьбы. Они теряли людей, но теряли и еще кое-что не менее важное: веру в смысл собственных деяний, чувство достоинства и гордости, прежде никогда не покидавшие их, и даже чувство чести, неустанно подвергаемой тяжким испытаниям в этих столь же изнурительных, сколь и безнадежных боях, уже почти не находящих у населения никакой поддержки. Они боролись в одиночку и с каждым уходящим днем становились все более одинокими. Время и то ополчилось против них. Оно изнуряло, разлагало и с бессмысленной, не знающей удержу силой настойчиво делало свое разрушительное дело. Что же их ждет впереди? Только смерть? Умереть без славы и почестей? Сгинуть безрассудно в этих диких и безлюдных чащах, превратиться в корм для диких зверей и разжиревшего за годы войны воронья, терпеливо ожидающего легкой добычи? А в преддверии такого конца целиком, в лихорадочной спешке бултыхнуться в море вонючего самогона, чтобы перестать что-либо чувствовать, думать и понимать? Чтобы мозг превратился в водянистый студень? Так позорно и стремительно пасть, безвозвратно утратив малейшую надежду на спасение? Взять хотя бы падение Грозного! Он был свидетелем этого медленного и неизбежного падения и не смог ничего сделать, чтобы предотвратить его. И случилось наконец то, чего никто не сумел ни предвидеть, ни предугадать. Ведь никому не могло даже в голову прийти, что он способен изнасиловать собственную связную, которая с такой самоотверженностью доставляла им лекарства, донесения о передвижениях войск и множество других вестей из того уже почти неправдоподобного для них мира, в котором она все еще жила. Бедная маленькая девчонка. Униженная, лишенная всех до единой иллюзий, она покончила с собой. Но этим выстрелом она убила не только себя, но и обратила в прах иллюзии остальных ребят. Рен теперь твердо знал, что до конца дней будет стоять у него перед глазами эта маленькая, почти детская пятерня, сжимающая рукоятку пистолета. И кровь. И это хрупкое нагое девичье тело, столь нереальное в своей мертвой неподвижности, словно кошмарное сновидение.