Глядя на все это, Рен вдруг почувствовал, что в нем самом что-то перевернулось. Он не понимал, что именно с ним случилось, но почувствовал это всем своим существом. Он был все так же напряжен, но все его сомнения и тревоги как бы преобразились и слились в один непреодолимый порыв, твердо устремленный к одной цели. И он отчетливо осознал, что теперь уже никто и ничто не заставит его отказаться от убийства Грозного. Теперь он был спокоен и уверен в себе. При этом он полностью отдавал себе отчет, что это будет не по правилам, но отступить уже не мог. Ибо в нежданном проблеске, озарившем его память, перед его внутренним взором вновь замаячило хрупкое, полудетское тело Серны, ее кровь и маленькая детская пятерня, беспомощно сжимающая рукоятку револьвера.
Незаметным движением он достал пистолет. «Боже мой, — с чувством невыразимой боли подумал он, — боже мой, так вот к чему мы все в конце концов пришли!..» И только после этого он взглянул на человека, жизнь которого теперь была лишь безнадежным и абсолютно неотвратимым падением в небытие.
Грозный сделал шаг в его сторону — и вдруг остановился. Под мышкой он сжимал приклад короткой винтовки бельгийского образца. Его темное и мрачное, искореженное шрамами лицо, покрытое черной, несколько дней не бритой щетиной, выражало трудно скрываемое удивление. Было ясно: он захвачен врасплох. С трудом сосредоточиваясь, он наморщил брови, и его воспаленные, красные от бессонных ночей и пьянства глаза впились в Рена. Он разглядывал его так пристально, будто увидел в первый раз в жизни. «Однако этот щенок осмелился рвануть за мной в погоню, — думал он. — Вдобавок в одиночку. Вот это да!»
Что касается рыжего Вятра и Сфинкса, то на них он вообще не обратил внимания. Этих двоих не стоит принимать в расчет. И тут, быть может впервые в жизни, ему вдруг стало жаль, что сейчас придется убить человека. Единственное, что он по-настоящему ценил в людях, — это смелость. А то, что Рен смелый, он знал точно. Рен, правая его рука, можно даже сказать — верная его тень. «Единственный человек, который действительно меня не боялся», — подумал он.
И только сейчас он заметил, что на этом худом, по-мальчишески красивом лице с большими, серыми, блестевшими холодным металлическим блеском глазами лежала печать той огромной сосредоточенности, которая всегда сопутствует принятию окончательного решения. Впервые в жизни ему пришлось признать в душе, что перед ним — достойный противник. И тут, тоже впервые в жизни, горло у него сжалось от мучительного до боли спазма и в голове мелькнула мысль, что именно это и есть страх. Чтобы преодолеть его и справиться с собой, он старался смотреть Рену прямо в глаза, но всякий раз опускал свой взор, не в силах вынести его взгляда, полного укоризны и холодной враждебности.
И тогда он заговорил первым:
— Ну, ты всегда был смельчаком, щенок…
— Ты тоже, — ответил ледяным тоном Рен. — Ты тоже когда-то был смелым…
Грозный усмехнулся уголками губ, но взгляд его от этого не смягчился. Он был по-прежнему насторожен и внимателен.
— Жаль, что из-за какой-то соплячки поднялось столько шуму…
— Жаль.
— Теперь уже ничего не поделаешь.
— Да, — согласился Рен. — Теперь уже и говорить не о чем…