Перейдем по Охтенскому мостуИ на Охте станем на постой —Отдирать окопную коросту,Женскою пленяться красотой.
Охта деревянная разбита,Растащили Охту на дрова.Только жизнь, она сильнее быта:Быта нет, а жизнь еще жива.
Богачов со мной из медсанбата,Мы в глаза друг другу не глядим —Слишком борода его щербата,Слишком взгляд угрюм и нелюдим.
Слишком на лице его усталомБорозды о многом говорят.Спиртом неразбавленным и саломБогачов запасливый богат.
Мы на Верхней Охте квартируем.Две сестры хозяйствуют в дому,Самым первым в жизни поцелуемПамятные сердцу моему.
Помню, помню календарь настольный,Старый календарь перекидной,Записи на нем и почерк школьный,Прежде – школьный, а потом – иной.
Прежде – буквы детские, смешные,Именины и каникул дни.Ну, а после – записи иные.Иначе написаны они.
Помню, помню, как мало-помалуГолос горя нарастал и креп:«Умер папа». «Схоронили маму».«Потеряли карточки на хлеб».
Знак вопроса – исступленно-дерзкий.Росчерк – бесшабашно-удалой.А потом – рисунок полудетский:Сердце, пораженное стрелой.
Очерк сердца зыбок и неловок,А стрела перната и мила —Даты первых переформировок,Первых постояльцев имена.
Друг на друга буквы повалились,Сгрудились недвижно и мертво:«Поселились. Пили. Веселились».Вот и все. И больше ничего.
Здесь и я с другими в соучастье, —Наспех фотографии даря,Переформированные частиПрямо в бой идут с календаря.
Дождь на стеклах искажает лицаДвух сестер, сидящих у окна;Переформировка длится, длится,Никогда не кончится она.
Наступаю, отхожу и рушуВсе, что было сделано не так.Переформировываю душуДля грядущих маршей и атак.
Вижу вновь, как, в час прощаясь ранний,Ничего на намять не берем.Умираю от воспоминанийНад перекидным календарем.
Отец
По вечерам, с дремотойБорясь что было сил:– Живи, учись, работай, —Отец меня просил.
Спины не разгибая,Трудился досветла.Полоска голубаяПодглазья провела.
Болею, губы сохнут,И над своей бедойБессонницею согнут,Отец немолодой.
В подвале наркомата,В столовой ИТР,Он прячет вороватоПирожное «эклер».
Москвой, через метели,По снежной целине,Пирожное в портфелеНесет на ужин мне.
Несет гостинец к чаюДля сына своего,А я не замечаю,Не вижу ничего.
По окружному мостуГрохочут поезда,В шинелку не по ростуОдет я навсегда.
Я в корпусе десантномЖиву, сухарь грызя,Не числюсь адресатом —Домой писать нельзя.
А он не спит ночами,Уставясь тяжелоПечальными очамиВ морозное стекло.
Война отгрохотала,А мира нет как нет.Отец идет усталоВ рабочий кабинет.
Он верит, что свободаСама себе судья,Что буду год от годаЧестней и чище я,
Лишь вытрясть из кармановОбманные слова.В дыму квартальных плановСедеет голова.
Скромна его отвага,Бесхитростны бои,Работает на благоНарода и семьи.
Трудами изможденный,Спокоен, горд и чист,Угрюмый, убежденныйВеликий гуманист.
Прости меня за леностьНепройденных дорог,За жалкую нетленностьПолупонятных строк.За эту непрямуюНаправленность пути,За музыку немуюПрости меня, прости…
«Мы под Колпином скопом стоим…»
Мы под Колпином скопом стоим,Артиллерия бьет по своим.Это наша разведка, наверно,Ориентир указала неверно.
Недолет. Перелет. Недолет.По своим артиллерия бьет.
Мы недаром Присягу давали.За собою мосты подрывали, —
Из окопов никто не уйдет.Недолет. Перелет. Недолет.
Мы под Колпином скопом лежимИ дрожим, прокопченные дымом.Надо все-таки бить по чужим,А она – по своим, по родимым.
Нас комбаты утешить хотят,Нас великая Родина любит…По своим артиллерия лупит, —Лес не рубит, а щепки летят.
Прощай, оружие!
В следующем году было много побед.