Самаев написал, что жену свою покалечил, Самаеву Ольгу Степановну, а лейтенантик говорит:
- Идите, Самаев, разберемся.
- Чего разбираться? - Самаев говорит.
А лейтенантик выпроваживать его стал. А Самаев не идет. Тогда он, лейтенантик то есть, вызвал сержанта, и они вдвоем Самаева из отделения вывели. А Самаев со злости схватил каменюку - и по окнам. После этого, конечно, его закрыли в КПЗ. Комната у них там есть такая. Не камера, как в тюряге, а комната. Простая. Только дверь железом обита и решетка на окне.
Сел в этой комнате Самаев на пол и сидит. День просидел. И ночь. Потом вызвали его в кабинет на второй этаж, а там мужик за столом жирный и без формы. Самаев стал перед ним, мужик говорит:
- Пятнадцать суток тебе. И скажи спасибо, что мало.
- Спасибо, - Самаев говорит. - А только я человека покалечил. Какие ж пятнадцать суток?
- Иди, - мужик говорит ему. - Никого ты не калечил. Мы с твоей женой говорили и выяснили.
- А в больнице ж карантин, - Самаев говорит. - Как же вас пустили?
- Нас пустили, - мужик ему отвечает, - а ты с сержантом пойдешь. Все.
Сержант Самаева во двор вывел и говорит:
- Сегодня, - говорит, - все уже на работу ушли, так ты стекло вставишь, которое выбил. А завтра с утречка пойдешь дорогу ремонтировать, со всеми. А то дороги в городе - ни в задницу, поэтому и с транспортом такая проблема, понял? А сегодня стекло будешь вставлять.
Дал сержант Самаеву кусок стекла и стеклорез, гвоздей восемь штук дал и молоток. Самаев молоток взял и говорит:
- Я человека калекой сделал, может, на всю жизнь, супругу свою, Ольгу Степановну, а вы, менты поганые, на пятнадцать суток меня хотите?
Сержант, конечно, на Самаева обиделся за такие несправедливые слова тем более он при исполнении - и кобуру взялся расстегивать, попугать чтоб Самаева. Но не получилось у него ее расстегнуть. Не успел он. Потому что у Самаева же в руке молоток был. Причем в левой руке. А он, Самаев, как раз левша. 1990
КРАСН?Й ТЕЛЕФОН
Мне поставили телефон. С семнадцатого года в очереди был первым - и дождался. Симпатичный такой телефон, красный. Шестьдесят четыре рубля, не считая ста за то, что поставили. И звонок у него не звонок, а свисток - как у милиции. Правда, сам я его не слышал, но так говорят знающие люди. А не слышал я звонка, то есть свистка, потому что, как же я мог его слышать, раз мне никто не звонил? Конечно, никак.
Сам я звонил себе из автомата, но меня в это время дома не было, потому что я из автомата как раз в это самое время себе звонил. И звонка, то есть свистка, слышать никак не мог. Даже, если он был. Но я не знаю, был он или его не было. Откуда мне знать?
А кроме меня, мне никто не звонил. Как мне кто-нибудь мог звонить, если номер мой никому неизвестен? Его же в телефонной книге нет. Книга же старая, а телефон новый, красный. Теперь надо выхода новой книги ждать. И знающие люди говорят, что ждать надо долго. Потому что бумаги нет и не предвидится, и не покупать же ее у капиталистов из-за моего идиотского телефона со свистком. Тем более что они, капиталисты, бумагу продать могут, но только за деньги. А за рубли не могут. То есть могут, но нам назло не хотят принципиально. А без книги, кто же додумается мне позвонить?
Жена могла бы додуматься, но ее нет. Вернее, она есть, но не у меня. Раньше, давно, когда я только в очередь становился, была у меня, а сейчас, когда очередь подошла - не у меня.
И это понятно. Мне ж надо было что-нибудь одно выбирать - или с женой жить, или в очереди стоять, потому что столько лет первым и там, и там - на два фронта - выдержать никто бы не мог. Я свой выбор сделал еще тогда. А если б не сделал, я б и становиться никуда не стал. Жена - сегодня есть, завтра нет, а очередь - это на всю жизнь. А если не на всю - как у меня, так потом умирать, и то приятно.
Конечно, жалко, что никто не звонит. Уж друзья-то юности позвонить могли бы. Они бы и позвонили. В юности. Но кто же виноват, что в юности у меня телефона не было? Откуда ему было в юности взяться? Я тогда и в очереди еще не стоял, и не мечтал даже. То есть мечтал, но не о том - молодой был, глупый. Так что неоткуда было телефону взяться, тем более такому - красному со свистком, за шестьдесят четыре рубля.
А что друзья не звонят, так это ж само собой разумеется. Как им звонить, если они все умерли, а телефон не работает? Его монтер поставил - и все. Сказал, что работает. А ушел - он поработал, поработал и перестал. Может, потому что все равно никто не звонит, а может, еще почему-нибудь.
Я хотел позвонить, мастера вызвать, чтоб починил телефон, но не вызвал. Как его вызовешь, когда телефон не работает? Никак не вызовешь. Можно бы от соседа вызвать, так у него телефона отродясь не было. А теперь и соседа нет. Дом-то наш новой властью под полный капитальный ремонт назначен, вот и выехал сосед. Да оно, наверно, и к лучшему.
И что телефон не работает - тоже к лучшему. А то ведь звонили бы все, кому не лень - беспокоили. Для того ли я с семнадцатого года первым был! Нет, конечно.
Конечно - нет. 1990
ВИДИК
Левой рукой Сева Галенко жал пятьдесят кг. А правой - тоже пятьдесят, но три раза. Здоровый он был в плане физического воспитания для своих лет. Ему лет было шестнадцать всего, и то недавно исполнилось. А учился он, Сева, в бурсе, в ПТУ, по-другому выражаясь. На камнереза. И после занятий и в воскресенье Сева качался. У них с пацанами своя качалка была в одном укромном сарае оборудована, и они в ней культуризмом накачивали себе мышцы рук и ног, и другие мышцы тела. Чтобы иметь тем самым большую мужскую силу и фигуру атлетического телосложения типа, как на фирмовых фотоплакатах и у знаменитого всемирно киноартиста Шварценеггера. А еще Сева имел одно желание. Или даже можно сказать - мечту. Он хотел, чтоб у него было денег около шести или семи тысяч и чтоб на эти деньги купить видик, и смотреть по нему всякие иностранные видеофильмы ужасов. Ну и порнуху тоже, конечно, и всякие шоу с мультиками. Да все чтобы смотреть. Что хочешь. Пришел чтоб домой, друзей понаприглашал с телками, видик включил - и класс. А можно на этом деле и бабки иметь - по рублю снимать с каждого человека, но не с друзей, а с других клиентов, со знакомых разных. Потому что рубль за порнуху любой заплатить согласится. Ради получения удовольствия. А в его комнате человек пятнадцать свободно может разместиться. Или двадцать. У Севы своя изолированная комната есть. Детская, как говорят паханы. А всего у них три комнаты в квартире. И хотя с ними еще бабка Севы прописана, мать матери, но она у них не живет. Она у сестры своей младшей, под Сумами где-то там или под Винницей. А прописана на их площади. Это в свое время для той цели сделали, чтоб квартиру получить можно было согласно закону, трехкомнатную. Пахан Севы сделал. Он в милиции работает - ну и сделал. Дом бабкин - у нее дом был свой в пригородном поселке Загороднее - не удалось сохранить, продать пришлось. За хорошую, правда, сумму. Чтоб бабку, значит, прописать к себе, в старую предыдущую квартиру под видом престарелой одинокой матери к единственной дочке. А потом на основании недостаточности метража, эту, новую, квартиру и получили. А бабка уехала к сестре жить. Сказала, ей так лучше, потому что не привыкла она в течение жизни в этих квартирах на большой высоте. Ну и у Севы таким вот простым образом своя личная детская комната получилась. Мать ему вечно вдалбливала, что вот же, мол, все мыслимые условия и блага родителями тебе созданы - только учись, бестолочь. А чего учись, когда нудно Севе было учиться и противно. И неохота. Из-за этой причины он и пошел в ПТУ на камнереза после восьми классов образования. Тоже, кстати, пахан помощь оказал, чтоб устроить его туда. Потому что в это ПТУ не так-то просто пойти. Просто на слесаря пойти, а сюда не любого и каждого с улицы берут. В нем же, в ПТУ этом, камнерезным работам учат, и потом можно памятники жмурикам штамповать и надгробья, а богатые люди еще и ограды любят себе заказывать каменные. То есть жизненно полезной специальности обучают. Поэтому-то и труднодоступно в это именно ПТУ поступить на учебу. Если б не пахан, Севу в жизни бы туда не приняли с его низкими оценками. Правда, и у матери тоже были некоторые свои концы там и связи, она директору этого училища в поликлинике болезнь триппер излечивала уколами неофициально, без оформления формальностей. Но материны эти связи не понадобилось использовать для данного случая. Без них все обошлось успешно, и Сева попал учиться в это дефицитное училище. И качаться тогда же стал регулярно и каждый день. Тем более это и пахан его одобрял. И даже сам лично деньги дал на приобретение спортивного инвентаря - гирь, гантелей и всяческих эспандеров. Полста вытащил из кармана и дал. Сказал, сила - дело хорошее, а на хорошее дело никаких денег жалко быть не может. А так-то он, пахан то есть, у Севы жлобоватый был. Одевать, чтоб перед людьми более или менее не стыдно было - это еще ничего, соглашался, кормить тоже своим родительским долгом признавал, а на деньги жлоб был. Все Севе говорил: