Ну и изобрел он в уме такой глазок и опять чертеж составил во всех деталях, и опять ему на работе, в механическом цехе, по этому чертежу все нужные части изготовили за очень умеренную плату. Выточили, значит, бобышку из стали и внутрь глазок вставили, Сараевым в магазине "Товары для дома" купленный и в цех принесенный. Самый простой глазок то есть вставили. И с одной стороны, со стороны приложения глаза, бобышка эта закрывалась крышкой на пружине и с защелкой. И крышка тоже, конечно, стальной была выполнена, толщиной пять миллиметров. А с другой стороны, с противоположной, сварщик Лагин бобышку к двери приварил сплошным швом, предварительно просверлив ее, дверь, насквозь. То есть и лист стальной, и облицовку из деревянных планок. И надо если тебе в глазок посмотреть - поднимаешь сперва защелку, потом крышку на себя оттягиваешь и потом уже смотришь в глазок сколько надо. А посмотрев, защелку отпускаешь, крышка, понятное дело, захлопывается, пружиной притягиваемая, и можно уверенно и безбоязненно выходить. Это если все тихо и мирно за дверью. А если там есть кто-нибудь нежелательный или внушающий подозрения, ты просто-напросто не выходишь, а ждешь в квартире со всеми удобствами, пока он уйдет и путь будет свободен.
И Сараев был счастлив и рад, что удачно и своевременно заметил он и осознал всю пагубность отсутствия в двери смотрового глазка и успел предпринять неотложные шаги в нужном направлении. Он на радостях, что не сплоховал и не попал впросак, даже водки выпил в кафе нового автовокзала, расслабился. Он обычно-то, как правило, автовокзал этот новый стороной обходил. Или справа обходил, по проспекту Свободы Слова - бывшему имени Правды, или слева - по улице Интернационалистической. А то и вовсе мимо него шел Сараев, верхней дорогой, по бульвару Героев Сталинграда, давая тем самым ощутимый крюк. Потому что там, наверху, у него еще четыре варианта пути домой выходило, и каждый раз Сараев ходил другим путем, чередуя их между собой по порядку.
А тут, значит, вздумалось ему через автовокзал пройти, по его зданию, и в кафе вокзальном или в ресторане водки выпить. "А заодно, - подумал Сараев, - я хоть своими глазами погляжу, что они там возвели за пятнадцать последних лет".
Этот вокзал пятнадцать лет строили подряд и в эксплуатацию перед самым новым годом сдали, под праздник, значит. И торжество по этому случаю и поводу устроили с показом по городскому телевещанию и собрание с речами провели, и сам президент строителей поздравил по телеграфу с трудовым подвигом, в том плане, что кругом развал и повсеместный спад экономики и производства товаров, а они, строители, преподнесли своему родному городу в дар чудо-автовокзал, крупнейший, можно сказать, во всей Европе. И Сараев захотел, значит, выпить водки в кафе или, может, в ресторане автовокзальном.
И он вошел через центральный вход в здание вокзала и быстро нашел глазами вывеску "Кафе" и пошел в него, и идет он, а сам думает: "Чего ж это, интересно, людей тут, в вокзале, не видно? Как в планетарии". И Сараев вошел во вращающуюся дверь под вывеской и сел в полумраке за круглый стол. А за другими столами никого он не увидел, то есть пусто было в кафе и безлюдно. Официанты одни там были. В дальнем углу они в шахматы играли и в "козла" и в какую-то азартную карточную игру. И подошел к Сараеву официант через пол примерно часа, наверно, проигравший. И он сказал:
- У нас ничего нет. Водка одна есть. Русская.
- А закусить? Сараев у него спрашивает.
А официант говорит:
- Так кухня не работает. Кормить некого.
- Почему некого? - Сараев говорит.
А официант ему:
- Потому что! - И: - Автобусы ж, - говорит, - не ходят.
А Сараев говорит:
- А вокзал, - говорит, - тогда этот зачем?
А официант говорит:
- А я знаю? - И: - Что я, - говорит, - тебе, доктор? Ну и выпил Сараев принесенной официантом водки, сначала сто грамм без закуски, а после еще сто. И, конечно, он опьянел и покинул кафе нетрезвыми шагами и стал задавать вопросы встречному милиционеру в звании рядового. Мол, почему автобусы не ходят и почему людей вокруг, в вокзале, никого нет? А милиционер, он мог бы Сараева привлечь за нетрезвый вид в общественном месте, но не сделал этого, а указал ему на информационное электронное табло, на котором горели тусклые буквы: "Все рейсы отменены ввиду непоставок горюче-смазочных материалов".
- А вокзал зачем сдавали? - спросил нетрезвый Сараев.
- А это не моего ума дело, - ответил ему милиционер.
А ответив, он пошел, исполняя обязанности, в одну сторону зала ожидания, а Сараев пошел в другую - к выходу. И они разошлись без эксцессов, как в море корабли. И идущему Сараеву казалось, что не только здесь, в здании автовокзала, нет ни одной человеческой души, но и вообще нигде ее нет, а есть только он, Сараев, и удаляющийся милиционер в звании рядового, с резиновой дубинкой в руке. Но это от выпитой водки, наверно, Сараеву так казалось, а на деле тут, внутри здания, конечно, много разных людей присутствовало круглосуточно на своих рабочих местах. И те же официанты в кафе и в ресторане второго этажа, и служащие гостиницы во главе с директором и главным администратором, и работники почты и телефона. А кроме них, были в вокзале предусмотрены проектантами парикмахерская и медпункт, и видеозал, и зал игровых автоматов, а это же все обслуживают живые люди. Да и много чего еще имелось в новом автовокзале, построенном по последнему слову, включая, к примеру, камеры хранения багажа и места общественного пользования.
И удаляясь от многоэтажного автовокзала все дальше, думал Сараев, что если все-таки вернется Мила и как-нибудь они выселят его из квартиры, то можно будет какое-то первое время тут, в автовокзале, пожить. Устроившись в уголке каком-нибудь. А можно и в гостинице. Но лучше, наверно, так, в общем зале ожидания за бесплатно, тем более что милиция здесь невредная.
А побывав в кафе и в автовокзале, Сараев пошел домой по той дороге, какая мимо магазина пролегала. Где дверями торгуют. И он зашел в магазин и сказал продавцу, что:
- Надо глазок в дверь вставлять.
А продавец сказал:
- Вы дверь желаете приобрести с глазком?
А Сараев говорит:
- Нет, не желаю. А я, - говорит, - с вами опытом делюсь. Передовым.
А продавец, услышав такой безынтересный ответ Сараева, отвернул лицо и отнесся к его словам без внимания, то есть он пропустил их мимо ушей, и Сараев вынужден был уйти из магазина восвояси. И:
- Мое дело предупредить, - говорил он шепотом на ходу, - а там как хотите и как знаете.
Ему же было сугубо все равно и безразлично, начнут они вставлять глазки в свои дурацкие двери или не начнут. Ему, Сараеву, и не только это все равно было, но и другое многое и почти все на свете. У него семейная жизнь вторично разрушилась до основания и распалась, и то его мало сейчас это колыхало и затрагивало. Нет, поначалу он, конечно, глубоко по этому поводу переживал и мучился и места себе не находил под солнцем. И Марию он пробовал образумить и увещевал ее и уговаривал спокойно подумать, чтоб не принимать такие нешуточные решения безответственно и сплеча. И он говорил, что это у нее временное явление и переходящее, и:
- Это, - говорил, - у женщин бывает и случается нередко - как психическое следствие тяжелой беременности и последующего аборта.
А Мария ему говорила:
- Нет у меня никаких следствий.
И вынудила она постепенно Сараева своим поведением и отношением, унижающим его человеческое и мужское достоинство, от нее уйти куда глаза глядят. И он, уходя, считал, что жизнь его нормальная окончилась, можно сказать, бесславно и ничем, потому что никому он оказался в один прекрасный день ненужным, даже своей родной дочке Юле, которая не захотела вот с ним уходить ни за что, а захотела жить у Марии, принимая ее за свою мать, а ее сына Женю - за брата.
И Сараев крайне тяжело и близко к сердцу воспринял свой вынужденный уход и долгие дни и ночи не мог прийти в себя и обрести нервное равновесие, так как мысль о происшедшем у него с Марией разрыве доставляла ему внутренние страдания, угнетая и подавляя.
А впоследствии, спустя более продолжительное время, Сараев все же смог себя пересилить и взять в руки, и он сказал себе, что раз так случилось, а не иначе, значит, так и должно было случиться, на роду, как говорится, это написано. А он, Сараев, давно имел убеждение, что просто так ничего не случается и от судьбы уйти невозможно никому. Не верил он, следовательно, в определяющую роль случая в жизни личности. Потому что, если все в ней, в жизни, может случиться, а может и не случиться, тогда это ж, допустим, и Пушкин тот же самый, к примеру, мог Пушкиным стать, а мог и не стать, не говоря уже про Гитлера или дядю Васю Рукомойникова с шестого этажа. То есть несуразные выходили вещи из предположения слепой случайности жизни, до того несуразные, что Сараев представить себе их не мог и принять не умел.