ДОРОГА С ТВЕРДЫМ ПОКРЫТИЕМ
По дороге с твердым покрытием шел моложавый молодой человек. На нем был вареный костюм от кооператива "Диор и мы", в руке он нес модную сумку ярко-коричневого цвета, и из кармана сумки торчала ручка расчески - большая и красная одновременно. Он шел и, наверно, свистел тихонько себе под нос какой-нибудь супершлягер века, а следом за ним на почтительном расстоянии шла старушка, угластая и худосочная и согнутая прожитым ею сроком, но согнутая не в пояснице, как многие иные старушки, подобные ей, а почему-то в копчике. А моложавый молодой человек был, конечно, строен, как эта старушка в молодости, ушедшей вслед за юностью, не оставив по себе даже и следа, а оставив старушку согнутую не по правилам в копчике. И старушка шла по той же дороге, что и молодой человек, только шла несколько сзади и, значит, само собой разумеется позже. И конечно - это тоже само собой - она не свистела тихонько себе под нос - еще чего не хватало. Возраст все же не тот у нее, у старушки, чтоб так вот идти и свистеть. Она шла, бережно неся свой изогнутый копчик над мягким асфальтом, являющимся твердым покрытием дороги, и мурлыкала без слов. Но с мелодией, хотя и, конечно, шепотом, чтоб не мешать людям, которые, может быть, имея право, спят в своих многоэтажных домах мирным сном. Да спят без всяких малейших сомнений. Иначе, чего бы им сидеть в духоте в такое жаркое утро, клонящееся к обеду, а не идти по дороге куда-нибудь с той же старушкой. Или с другой. Или не со старушкой, а с кем-то взявшись за руки. Или, скажем так, с котом по имени Каин, который хитер и нахален и любит сидеть на плече у своей хозяйки, обнявши ей шею хвостом, а когда ему дует ветер в лицо, он лезет хозяйке за пазуху и едет там, как в метро, туда, куда хочет хозяйка. А Каину все едино. Он ей доверяет себя безоговорочно полностью, так как она его кормит вкусной здоровой пищей повышенной калорийности, ухаживает за ним и любит больше самой жизни. Хотя вообще-то, любить больше самой жизни, конечно же, невозможно физически. Потому что, чтобы любить, нужно хотя бы жить. Это как минимум. А если жизни не будет, какая уж тут любовь к чертовой матери? Глупость одна несусветная, придуманная специально дураком, если еще не подлецом каким-нибудь, измышленцем, работающим в сфере идеологии и одурманивания прогрессивных народных масс, трудящихся и интеллигенции, и других слоев и прослоек, населяющих наше общество, проживающих в нашей стране, на нашей исконной жилплощади, на наши несчастные деньги, не медные, а еще хуже: потому что на них невозможно жить на наших бескрайних просторах нашей великой родины, даже если их и иметь. По этой веской причине, видно, и спят в своих многоэтажных домах многомиллионные наши люди, и старушке приходится на старости лет мурлыкать тихонько, почти что неслышно, шепотом, песню своей юности без слов, потому что слова давно забыты ею навсегда, а помнится только голая мелодия и, конечно, название. Название хорошее. Звонкое. "Интернационал". По той же причине, наверно, и молодой человек свистит тихонько себе под нос. А может быть, громко свистеть он просто-напросто не умеет. Или умеет, заложив в рот два указательных пальца рук. А руки у него свободны не все из-за сумки, и пальцы не очень-то чистые от придорожной пыли, поднимаемой северным ветром, дующим непрерывно и с постоянной скоростью как с запада, так и с востока. И молодой человек, чуть нагнувшись, набычив сильную молодую шею, преодолевает сопротивление ветра, сопротивляясь ему движением. А старушке и нагибаться нет никакой надобности, она и так нагнута, и ветер старается распрямить ей область копчика, но у него не хватает дующей силы, он, должно быть, способен опрокинуть старушку навзничь, но только исключительно в согнутом виде и, если он это сделает, она упадет на дорогу, и ее голова будет торчать над асфальтом, и ноги будут торчать. Она будет похожа на лодочку или на молодую луну, лежащую на спине, на покрытой асфальтом дороге, проложенной между домами в неведомые дальние дали. Но старушку не так-то легко свалить на спину, она закалилась в боях и окрепла в горнилах так, что ее копчик окаменел. И не только отдельно взятый копчик, но и весь организм как неотъемлемая часть матери-природы. И как сказал кому-то поэт:
- Гвозди бы делать из этих старушек!
Или хотя бы, на худой конец, шурупы - чего никакой поэт, конечно, не говорил никогда никому. А из одного окна, распахнутого настежь одной половиной, за продвижением вышеописанных старушки и моложавого молодого человека следил от безделья и скуки ради и от нездорового интереса к окружающему миру человек не молодой, но и не то чтобы старый. А, возможно вполне, что не из одного окна и не один человек, а многие люди из многих окон следили за этой дорогой. Возможно, она, дорога эта, была стратегического значения. От дорог всего можно ожидать. Но выбежал на дорогу из своего окна все-таки только один из многих, этот, который нестарый. Он нашел в себе мужество, выбежал на дорогу и вырос перед старушкой, как пень перед травой. Вырос и говорит:
- Вот, возьмите, - говорит, - гантелю, бабушка. Чтоб быть тяжелее, чем на самом деле и успешно противостоять ветру. Или точнее - противоидти.
Так сказал человек старушке и еще сказал, что весит гантеля три килограмма. Не много, но ей хватит с головой.
- Кладите ее, - сказал, - в авоську. У вас обязана быть авоська, как и у всех подобных старушек, прошедших бои и горнила и идущих по нашим дорогам, преодолевая препятствия и барьеры неустанно и терпеливо.
И старушка полезла руками в складки своих одежд и извлекла из складок желтую, как кишка и такую же длинно-тонкую авоську с мелким очком, и спрятала гантелю в авоську, а авоську - в складки одежд. И пошла под ветром устойчиво, уверенная в завтрашнем дне. А человек вернулся домой без гантели, но с чувством долга, исполненного честно и до последнего конца, хотя теперь он никогда не сможет сделать утром зарядку с гантелями, полезную для его здоровья в его возрасте. Но в жизни всегда приходится чем-нибудь жертвовать ради чего-нибудь другого. Поэтому человек, который не очень старый и который вернулся домой, снова из дома вышел и побежал по дороге бегом трусцой, но в рекордно высоком темпе, чтобы достать на дистанции ушедшую вперед старушку как можно скорее. И он достал ее скоро, потому как она с гантелей шла очень даже устойчиво и даже очень ходко, но все-таки очень медленно из-за встречного ветра и веса гантели, равного трем килограммам массы. И догнав еще раз старушку, он опять преградил ей путь. И сказал, тяжело дыша и потея от быстрого бега на длинную дистанцию по дороге, пересеченной местностью:
- А не нуждаетесь ли вы в помощи? - спросил он у старушки с гантелей. Нас еще в средней школе для малолетних преступников учили оказывать первую помощь старушкам, если они терпят бедственное положение в одиночестве на дорогах.
А старушка в ответ сказала:
- А не пошел бы ты все дальше и дальше. И быстрее. Потому что мы, носящие высокое звание честных советских старушек, не нуждаемся ни в чем. И обойдемся своими силами, так как нам пенсию скоро повысят за выдающиеся заслуги в связи с уходом.
И человек, бывший не то чтобы старым, последовал мудрому совету старшего товарища старушки и пошел с предельно возможной в его положении быстротой, не разбирая дороги. Да и зачем ее разбирать? Она и так была вся разобрана, разбита и перекопана. Он пошел по этой дороге, чтоб не обидеть старушку ослушанием и, возможно, догнать того молодого человека в вареном костюме с расческой, торчащей из модной сумки и, может быть, если потребуется, пойти с ним вместе бок о бок и достичь заветной цели в наиболее короткие сроки и с наименьшими человеческими затратами, и очень даже возможно - без человеческих жертв.
А старушка, когда он скрылся из виду в пыли, упала в канаву, которой была перекопана дорога поперек своему главному направлению, то есть другими словами - перпендикулярно. Но все равно она не попросила помощи путем кричания "помогите", а стала сама, собственными силами, безуспешно выкарабкиваться на поверхность, а ей мешала гантеля в авоське в складках одежд. И она срывалась на дно. А гантелю не бросала - гантеля ей незаменимо должна была понадобиться для поддержания устойчивого равновесия после победного броска из канавы на поверхность земли, когда снова надо будет идти под ветром, мурлыкая неувядающий "Интернационал". Если, конечно, раньше не приедет экскаватор и не завалит своим бесчувственным железным ковшом канаву вместе с упавшей в нее по ошибке старушкой, а асфальтоукладчик не заасфальтирует эту канаву под стать окружающей ее дороге с современным твердым покрытием. Но даст Бог, этого не произойдет. Старушка, во всяком случае, надеется на самое лучшее, презрительно игнорируя факт падения на зыбкое дно канавы. Она уже так наловчилась надеяться на самое лучшее в будущем, что никакая канава, никакой глубины и ширины преградой ей не является, тем более что будущего у старушки, считай, ничего не осталось, и бояться ей теперь совсем нечего.