— Придем, — ответил Суптеля. — Чайку вот попьем.
Когда директор вышел, с постели подал голос Андрей:
— А, между прочим, в правилах водолазной службы запрещается использовать водолазов на тяжелых работах наверху.
— Между прочим, идет война, — тихо сказал Суптеля и потемнел лицом.
— А кто завтра в воду пойдет? Директор?
— Нет, твоя очередь.
— Вот то-то и оно.
— Сегодня можешь не ходить. — Суптеля резко захлопнул дверцу печи, куда подкладывал дрова. — Воскресник — дело добровольное. А вы, хлопцы, подымайтесь, чай закипает.
Вася поднялся первым. Леха, видя, что разговор кончился в пользу старшины, начал нехотя одеваться. Андрей тоже молча скинул с себя одеяло.
Морозная вьюжная темь встретила водолазов за порогом. Кое-где слабо пробивался свет окошек, будто были они за тридевять земель. Северный ветер, словно подкарауливая, внезапно налетал из-за угла, яростно толкал то в бок, то в спину, стараясь сбить с ног, то бросал в лицо сухой колючий снег, то глухо ударял в стены домов. Вздохнуть полной грудью под этими мощными ударами было невозможно, и матросы, задыхаясь и защищая лица руками, наклонив головы, цепочкой потянулись к конторе. Поселок как вымер. Только снежная кутерьма ошалело металась по улицам.
Зябко вздрагивая после тепла и стараясь пересилить вьюгу, Андрей крикнул Васе, шагавшему за ним:
— Не очень-то бабы бегут в контору. Ни одной не видать.
Но контора была битком набита женщинами.
— Силов больше нету, — надрывным голосом говорила директору женщина с бледным измученным лицом. — В кои-то веки один выходной выпал, и тот отбираешь.
— Я не неволю. — Директор прикладывал к груди руки. — Я прошу, товарищи женщины. Пришел приказ — дать к концу месяца шестьсот пятьдесят заготовок сверх плана. Если сегодня коротыши не подвезем, сорвем военный заказ. Без дороги трактор не пойдет. Дорога нужна. А после обеда будет трактор.
— Силов нету, — стояла на своем женщина.
— Надо, Глаша, — сказала Клава. Даже в латаной телогрейке, в бумазейных шароварах, заправленных в подшитые валенки, и в старой шали она выделялась среди женщин опрятностью и спокойной уверенностью. — Кто ж, кроме нас, сделает.
— Да чего вы меня уговариваете! — в сердцах ответила женщина, — Что я, не понимаю — хуже других? Силов, говорю, нету. И дома как в сарае, ребятишки без призору, стирка накопилась.
— Передышки бы хоть денек! — звонко поддержала женщину Фрося.
— А когда ты рожала, тебе передышка была? — спросила Клава.
— Чего? — оторопела Фрося.
— При родах, говорю, отдыха нету. Чем больше поднатужишься, тем быстрее. Так и тут.
— Ну, ты скажешь! — смущенно отмахнулась Фрося и покосилась на водолазов, хотела что-то сказать, но ее перебил голос диктора по радио: «Говорит Москва! Говорит Москва! Приказ Верховного Главнокомандующего!»
Все повернули головы к стене, на которой висела черная бумажная тарелка репродуктора, и замерли. Диктор говорил о том, что семнадцатого февраля 2-й Украинский фронт ликвидировал окруженную Корсунь-Шевченковскую группировку противника и в результате ожесточенных боев немецко-фашистские войска потеряли пятьдесят пять тысяч убитыми. Восемнадцать тысяч взято в плен, и захвачены огромные трофеи.
Вася смотрел на женщин, жадно, строго и внимательно слушавших приказ Верховного Главнокомандующего, и понимал, что все они сейчас думают о своих мужьях, сыновьях, братьях и молят бога, чтоб остались живы они там, на фронте. А диктор победным голосом перечислял фамилии генералов, чьи войска особо отличились, и что этим войскам присваивается почетное звание «Корсуньских», и что сегодня, восемнадцатого февраля сего года, в ознаменование этой победы, будет произведен салют в столице нашей Родины — Москве.
Когда смолкло радио, в глубокой тишине раздался хрипловатый от волнения голос директора:
— Теперь уж и граница близко. Поди, закончим летом войну, а?
Он обвел всех вопрошающим взглядом. Ему никто не ответил.
— Ну что ж, товарищи женщины! — весело сказал он. — Давайте на воскресник. Слыхали, как наши их? И мы тут тоже не подведем, по-гвардейски чтоб!
— Господи, хоть бы вернулся, — сказала та самая женщина, которая говорила, что «силов нету». — Хоть какой, без рук, без ног, лишь бы вернулся.
И столько было тоски и боли в ее голосе, что все невольно посмотрели на нее.
— Он где у тебя, на каком? — спросил директор.
— На 1-м Белорусском.
— Значит, это не он. Это — 2-й Украинский.