— Да брось ты!
— Строишь из себя. Я ведь вижу — всерьез дело пошло. Глянь на себя — цветешь вся.
Дарья в этот вечер была неузнаваемо хороша. Сдерживаемая радость светилась в ее глазах. Даже голос ее изменился, напевным стал, пропала хрипотца. Таким становится человек, внезапно обретающий счастье.
Фрося стрельнула глазом на Васю и опять зашептала на ухо Дарье. Он почувствовал, что говорят о нем, и сидел как на иголках.
— …За вас, дорогие товарищи женщины! — закончил свою речь директор и поднял стакан. — За победу!
Все чокнулись кружками и стаканами, и Вася тоже. Он впервые в жизни выпил стакан бражки. Она была вкусна и совсем не горька, а как крепкий холодный квас. Фрося и Дарья настояли, чтобы он выпил. Их поддержал Леха, а старшина был на другом конце стола с Клавой. И Вася постеснялся отказаться.
После второго стакана все вокруг стали хорошие и родные, и Вася всех их любил. Сначала было немножко грустно, что нет Тони, но потом он забыл о ней. А когда Дарья голосом звонким и высоким завела о том, как выходила на берег Катюша, и как она берегла любовь, и когда женщины стройно и ладно подхватили песню, восторженное и радостное чувство наполнило сердце Васи и его прямо-таки стало приподымать со стула, чтобы сделать всем этим прекрасным людям что-нибудь доброе и хорошее. Кругом уже все пели, смеялись и громко переговаривались через стол.
— Глянь, — сказала Фрося Дарье и показала глазами на Андрея. — Уже к Люське примазывается. Надо шепнуть, а то он задурит девке голову.
Андрей весь вечер не отходил от рыженькой симпатичной девушки и, видать, говорил ей что-то очень приятное, потому что она все время улыбалась.
— Ты слыхала, как Люба поперла его?
— Нет, — Дарья приготовилась слушать.
— Сама рассказывала. Прилип провожать после клуба. Позвольте проводить, ах вы мне нравитесь, ах я такой одинокий — начал «заливать Америку». Довел до крыльца, в дом просится, погреться. Впустила она его, чаю попили. Ну и начал он издалека, как бес туману напускает, и все про одиночество нажимает. Разжалобить чтоб, бабье сердце растопить. А потом пристал, как с ножом к горлу. Глядит Люба — дело серьезный оборот принимает, в доме она одна, а он сильный, руки железные. Вырвалась кое-как, со стены карточку Гришину сдернула и как иконой открещивается от него и такие слова говорит: «Вот гляди, это муж мой, Гриша. А ежели это ты был бы, и к твоей жене вот так бы приставали? Сладко бы тебе было?» Он и скис. А Люба ему говорит, иди, мол, к вдовам, им уже некому изменять, а меня не трожь. Я своего нареченного подожду, он у меня живой еще и крепкую надежду на меня имеет…
Завели граммофон, снова зазвучало танго, и Фрося потащила Васю танцевать.
— Держи, — шепнула она и сжала Васину руку.
— Держу, — мужественно сказал Вася.
— Смотри, — Фрося жарко сошлась с его грудью, — уронишь — не встану.
Вася улавливал какой-то потаенный смысл ее слов, и его бросало в жар, и в то же время у него распирало грудь от сознания, что с ним разговаривают как со взрослым.
— Даша, — попросила Клава, — заведи-ка нашу.
Дарья, тихо улыбаясь, взяла трехрядку и пробежала пальцами по перламутровым пуговицам ладов, и щемящая сердце музыка наполнила душу, а Клава сильным голосом запела о том, что позарастали стежки-дорожки, где проходили милого ножки. Женщины подхватили, лица их погрустнели, глаза задумчиво глядели куда-то вдаль, в свою юность, в пору любви.
Директор, поглядывая на повлажневшие глаза женщин, забеспокоился. Он хотел, чтобы в этот день его работницы забыли, что они вдовы и одиноки, и чтоб хоть немного повеселились и оттаяли душой, потому как завтра снова непосильная работа и тяжелая жизнь.
Директор вскочил, крикнул Дарье, чтоб она играла «Барыню», и топнул ногой, но тут же сел от боли. Но порыв его уже подхватила Клава и плавно пошла по кругу, поводя плечами в накинутом платочке, все набирая частоту перебора ногами. Рослая, статная, с полуприкрытыми хмельными глазами, она приковывала внимание плавностью и силой раздольной русской пляски.
Директор улыбался и глядел на нее, как смотрят на свою любовь. Его толкнула в бок жена, и он хмуро отвел глаза. Жена директора срезала Клаву злым взглядом, а Клава победно повела бровью в ответ и с плясовой игривостью поглядела на Суптелю, вызывая его на круг. Старшина отказался, ссылаясь на свою раненую ногу, и вместе него лихо отплясал Леха.
Вася выпил еще стакан и танцевал с Дарьей, а потом с Фросей и еще с какой-то девушкой, крепко державшей его за плечо, и уже не знал, которая из них шептала, чтобы он проводил ее домой. Потом он выпил еще, и ему было очень весело, и все хотелось кого-то обнять. Остальное он помнил смутно, вроде бы пел Суптеля украинскую песню, вроде бы снова плясал Леха, и вроде бы его, Васю, кто-то целовал…