«Ну и что? — спросил я. — Подумаешь!» «Ну и ничего», — ответил папа, усмехнувшись.
Вот и весь разговор. Но после него у меня постепенно стало портиться настроение. Почему-то вдруг стало очень жалко, что мое увлечение математикой прошло без всякого следа. Не оставило после себя никакой пользы. Мишка поступил на мехмат, из него, бесспорно, выйдет ученый, может быть, даже очень крупный ученый. А я стал корректором. Зависть во мне шевельнулась, что ли, но когда я представил себе нашу маленькую корректорскую и Ольгу Павловну за столом, то вдруг почувствовал, что занимаюсь чем-то страшно мелким. Что я опять сижу на стуле, который не играет. Причем на этот раз на каком-то особенно удаленном стуле, где-то в углу, в заброшенном углу, вдали от всех людей, которые делают что-то важное, что-то пробуют и ошибаются, пробуя, а я сижу на своем стуле в углу, затянутом паутиной, и только замечаю их ошибки, сам ничего не делая.
Потом мы обедали. За столом велся светский разговор, но я сидел мрачный. Мама спросила Мишку, как здоровье его отца, тот ответил, что теперь уже хорошо, что после больницы он уже совсем поправился. Бабушка немедленно вскричала: «Боже мой! Твой папа в больнице! Что у него было?» Она прекрасно знает, что у него было, но пропустить повод вскричать не может. «Он лечился по поводу воспаления легких», — ответил Мишка.
И тут начался дурацкий разговор.
Я сказал: «По поводу. Ты, Мишка, грамотей!»
«Он правильно говорит, — заявила мама. — Он говорит медицински правильно. Илья Михайлович лечился по поводу пневмонии».
«Позвольте! — вмешался папа. — Разве появился новый язык — медицинский? Есть медицинская терминология, но язык у нас у всех один — русский. И ты не сбивай мальчика. По-русски нельзя сказать: «Он лечился по поводу». Он лечился от… От чего он лечился? От воспаления легких. Ладно, ладно, — закричал он маме. — От пневмонии, пусть будет по-твоему! Но от, а не го повод у».
Тут бывший у нас в гостях Кирилл Васильевич проглотил кусок и сказал: «Он лечился от воспаления легких» — это правильно, но стилистически неуклюже».
«Из-за… — подал голос я, прекрасно понимая, что говорю глупость. Но такое уже было настроение. — Он лечился из-за воспаления легких».
«Нет, — сказал Кирилл Васильевич, — Так совсем нельзя. Из-за имеет совсем другой смысл».
«Правильно, — согласился я. — Например, «из-за острова на стрежень». Из-за — это когда какое-нибудь препятствие, и ты из-за него выглядываешь. Или выскакиваешь».
«Не только, — сказал Кирилл Васильевич. — Не только. Но…»
Тут вмешалась бабушка. Она сказала: «Боже мой! Мне стыдно признаться, но я уже дожила до седых волос, а толком так и не знаю, что такое «на стрежень». Что такое стрежень?»
«Разве стрежень? — удивился Мишка. — А я всю жизнь пою стержень. Из-за острова на стержень…»
«Ты поешь? — спросил я. — Разве ты всю жизнь поешь? Я от тебя ни одной песни не слышал».
«Миша! — воскликнул папа. — Постыдись! Я понимаю, ты создан быть математиком, но это не освобождает тебя от обязанности знать родной язык. Читаешь ли ты художественную литературу? Ходишь ли ты в театр? Заглядываешь ли ты, наконец, хоть иногда в «Толковый словарь» Даля? Стрежень — это быстрое течение реки!»
«С, тэ, рэ, е, жэ, е, эн, мягкий знак, — сказал Мишка. — Итого — восемь букв».
«Боже мой! Он и здесь занимается математикой!» — вскричала бабушка.
«Зачем тебе знать, сколько в этом слове букв?» — спросила мама.
Мишка отодвинул тарелку и радостно улыбнулся. «Шесть лет тому назад, — сказал он, — я ехал в поезде с папой, и одна девчонка спросила меня, как называется быстрое течение реки. Она разгадывала кроссворд. Там было восемь букв».
Вот какая у него феноменальная память.
Поговорить мы не успели. После обеда он убежал собираться и в этот же день уехал. На свой мехмат. А я остался. Продолжал ходить в корректорскую.
Прошло еще несколько дней. Однажды я вернулся с работы в довольно плохом настроении, мне никого не хотелось видеть. В окнах нашей квартиры было темно, и я подумал: вот сейчас войду, свет включать не стану, посижу в темноте просто так.
Но дома была бабушка. Она сидела в кресле и смотрела в темноте телевизор. Я пошел в свою комнату, чтоб хоть там посидеть одному, но она остановила меня. «Сережа, — сказала, — по-моему, этот мальчик у нас бывал».
Я глянул на экран. Там дрались двое. Что-то знакомое было в одном из них. Я всмотрелся.
Это был Жорка. Мой старый школьный приятель. Жорка-бабник.
Я сел на стул и стал смотреть. Не мог понять, в чем дело. Ведь не прошло и двух месяцев, как он уехал поступать в Московский институт физкультуры, и вот — уже на экране телевизора.