С тоской я закапывался все глубже и глубже в этот анализ, время от времени делясь возникавшими сомнениями со своим начальником. Дел, причем срочных, возникало много, Вышинский о своем задании по сборникам не напоминал, и при очередной горячке я отложил свое исследование в сторону, положившись на авось. К слову сказать, от министра поступало немало «горячих» заданий, о которых он впоследствии не вспоминал.
Ныне широко известно, кто был в действительности виновен в гибели десятков тысяч поляков сразу после реализации Гитлером и Сталиным своего сговора о разделе Польского государства. В 90-х годах публиковались сверхсекретные документы ЦК КПСС с резолюциями советских вождей о срочной «ликвидации» наиболее активной части польского общества, «цвета нации». Но в 1951 году мне все это было неведомо, а Сталин и члены Политбюро казались «правильными», «мудрыми» и безгрешными. Верил я и тому, что говорил «сам министр».
Впрочем, все же оговорюсь, нет-нет, да и возникали поводы задуматься, все ли верно в нашей жизни и всегда ли правы там — «наверху».
Мать одной моей знакомой девушки работала корректором в газетном издательстве и однажды, вернувшись с работы, рассказала под большим секретом о происшедшем в ее редакции ЧП. Шла сверка очередной передовицы газеты, и корректор после многократного прочтения пропустила все же одну букву в примелькавшемся стереотипном словосочетании «под руководством нашего мудрейшего вождя и учителя И. В. Сталина». Пропущена была буква «р» в слове «мудрейший». Через несколько часов после выпуска кто-то обнаружил пропуск буквы, тираж газеты был целиком изъят, а в редакцию прибыла большая комиссия из КГБ, которая вела допросы поголовно всех в течение нескольких дней.
Парадокс ситуации заключался в том, что эта милая интеллигентная дама, не могла, как и ее коллеги-женщины, понять, в чем же оскорбление. Она допытывалась у меня, говорила, что не знает такого слова (без буквы «р»), а мне было и неловко, и смешно... Кого-то из редакции тогда уволили, причем, как говорят, с волчьим билетом. А я задумался о смысле примелькавшегося слова «мудрейший».
Но вернусь к моему познанию Америки. Читая протоколы сенатской комиссии, я впервые увидел, как свободно проходят в ней дискуссии. Мне даже представлялся образ того или иного сенатора — с сигарой в зубах, а то и в техасской шляпе, который «рубит налево и направо», когда излагает свою точку зрения. Это было свежо и для нас, прямо скажем, ново... «Живьем» американцев я тогда еще не встречал.
Такой случай представился мне летом 1953 года.
Нужно хотя бы коротко рассказать, КАКОЙ это был год.
В марте было объявлено о смерти Сталина. Задень до его похорон очереди в Колонный зал Дома Союзов, где был выставлен гроб с телом, извивались до Трубной площади и далее. Даже не очереди, а какое-то неуправляемое море людей, многие из которых, как известно, трагически и нелепо погибли в этом диком водовороте.
В то утро я направлялся, как всегда, на работу, но магия возбужденной толпы подтолкнула меня к началу Рождественского бульвара у Сретенских ворот (жил я неподалеку). Уже там начинался этот водоворот, в котором кружился сдавленный толпой конный милиционер.
Меня прижало к боку всхрапывающего коня, и его страх как-то сразу передался мне. С большим усилием я выбрался назад на Сретенку, осознавая уже задним умом, что могло мне грозить на крутом спуске хорошо знакомого бульвара: там тротуар и дорога находились на разной высоте, что создавало своеобразный «волнорез», ставший, как я позже узнал, чудовищным «человекорезом».
Не буду более рассказывать о событиях тех дней — о них рассказано многократно. Подчеркну лишь: смерть Сталина, которого я, как и миллионы людей моего поколения, с пеленок воспринимал не иначе, как вождя и учителя, организатора всех наших побед, вызвала у меня на некоторое время растерянность и тревогу. Что будет?
Опять же, как и многие другие, я не знал практически ничего, что происходит, «наверху», хотя и работал в МИДе старшим референтом. Нам не позволяли вести «разговорчики» на такие темы, да и у нас самих хватало сообразительности не болтать языком. Власть Берии и его «комиссаров» в аппарате МИД вольнодумству места не оставляла. То и дело проводились комсомольские и партийные собрания, на которых звучали призывы к бдительности, чистоте рядов, борьбе с космополитизмом, сионизмом, происками империалистов и т. п.