Вспоминаю рассказ всегда мною любимого Джека Лондона «Потерянное лицо» — о вожде индейцев Макамуке, жившем на юге Аляски (тогда она была еще русской). Он поверил выдумкам захваченного в плен россиянина Сибуенкова о лекарстве невиданной силы и отрубил ему голову, избавив от изощренных, мучительных истязаний, приготовленных для пленника. Обман раскрылся, когда отрубленная голова, вопреки выдумке о ее защищенности «лекарством», отлетела, и вождь в глазах соплеменников «потерял лицо и с ним — свое имя. С тех пор его называли не иначе как вождь «Потерянное лицо».
У китайцев, а также других народов Востока с древних времен сохранилась великая заповедь: «Не потеряй лицо!» В 80-х годах мне довелось в Сингапуре быть свидетелем удивительной истории о сыне, который пошел даже на преступление ради того, чтобы его отец «сохранил лицо», а забота сына об отце —также великая заповедь. Я знал хорошо их обоих.
История вкратце такова. Майкл Нг, сын известного в Сингапуре и во всем том регионе китайского бизнесмена дату Нг (дату — почетный титул) работал в качестве второго (от Сингапура) директора совместной советско-сингапурской пароходной компании, которая весьма успешно обслуживала многочисленные советские торговые суда и рыболовецкие плавбазы, следующие через Малаккский пролив либо останавливающиеся в Сингапуре на ремонт.
Не проходило дня, чтобы в Сингапуре не было таких судов, и, следовательно, компания работала без выходных, а два директора чередовались, чтобы всегда кто-то был на посту и подписывал заявки, накладные, чеки. Работа директоров строилась на полном доверии, вплоть до того, что советский директор оставлял, скажем, на воскресенье своему коллеге пустые бланки чеков со своей подписью, а Майкл, вписывая по необходимости адресат и сумму к оплате, ставил свою подпись (требовались обе подписи), и чек исполнялся.
В один прекрасный день обнаружилось, что на счетах компании недостает нескольких миллионов долларов. Пошли перезвоны с Москвой, прибыла комиссия, у меня, как посла, ежедневно проходили рабочие совещания с участием большого числа лиц.
Выясняется, что Майкл, зарекомендовавший себя годами работы как несомненно честный партнер, в течение последних месяцев пользовался уже подписанными, но незаполненными чеками для того, чтобы «перекидывать» раз за разом крупные суммы со счета компании на посторонние счета.
Возник вопрос, говорить ли с Майклом напрямую, чтобы уличить его, или сразу готовить судебное дело? Выбрали первый путь, и, к нашему удивлению, Майкл немедленно сам сознался в содеянном, все подробно объяснил, и сделал это с чувством явного облегчения.
Он рассказал, что его отец, обладатель капитала в несколько миллионов долларов, увлекся в свои восемьдесят с лишним лет игрой через компьютер на токийской валютной бирже и почти удвоил свой капитал, а затем стал крупно проигрывать, задолжал и мог вот-вот обанкротиться. Над ним даже нависла угроза ареста. Сын посчитал для себя делом чести спасти доброе имя отца, спасти «его лицо». Майкл быстро отправил отца на Тайвань, принял его долги на себя и в силу этих обстоятельств «влез в карман» своей любимой компании. Майкл говорил нам: «Я, как сын, не мог поступить иначе, я потерял бы тогда уважение к самому себе...»
В конечном счете Майкл какую-то сумму возместил, что-то «вдруг» обнаружилось в «заначках» самой пароходной компании, и она осталась «на плаву». Однако несколько голов полетело, досталось и послу — за то, что «не доглядел». Мы злились на Майкла и на нашего простодушного директора с его заранее подписанными чеками без указания адресата и суммы. И все же сын и отец Нг остались у меня в памяти как люди, которые «дорожат лицом».
Я долго верил, что человеческий прогресс — «сам по себе» — предполагает рост цивилизованности и смягчение нравов. Вспоминаю, как в детские годы был не раз свидетелем грубости, жестокости, нечистоплотности людей в прямом и переносном смысле слова. Но меня учили хорошему, и вокруг звучали благие поучения и призывы к хорошему, так что я готов был считать, что новое поколение морально, культурно, интеллектуально выше, лучше предшествующего.
Но постепенно приходило понимание того, что я заблуждаюсь. И сейчас, в конце столетия, я вижу в людях те же грубость, жестокость и нечистоплотность, пусть и изящно прикрытые теперь гигиеническими салфеточками одноразового использования.
Оказавшись в конце века в атмосфере большей свободы, многие россияне стали, к сожалению, проявлять не столько добрые свои начала (их и ранее не слишком ограничивала коммунистическая система) сколько склонности низменные. Расцвели совсем дурные нравы...