Сквозь двери к нам приходили друзья. Мы выкладывали еду и напитки. Я начала ложиться в час ночи, потом в полночь, потом в одиннадцать, а потом и в десять вечера. Когда все наконец расходились в два, три или четыре часа ночи, я вставала и шла вниз, убирала посуду, закрывала бутылки. Я поправляла подушки, расставляла стулья, подметала ошметки сыра и хлеба, выкидывала окурки и пластиковые стаканчики. Тогда это стало моей любимой частью вечеринки.
В детстве я очень боялась, что однажды вырасту и разведусь. По мере взросления эта боязнь усиливалась, и, когда я вышла замуж, страх поднял якорь и бросил мне его в самое сердце. Иногда страх ощущается как предчувствие, и со мной случилось ровно так; ни перед свадьбой, ни сразу после нее я ни разу не смогла представить себе счастливые годы, через которые мы пройдем рука об руку. Вместо этого я ощущала леденящий ужас, беспомощность перед неминуемым концом нашего союза.
Я ощущала себя одновременно Железным Дровосеком, Трусливым Львом и Страшилой: я не чувствовала в себе ни сердца, ни отваги и не могла должным образом использовать мозги.
Однажды на очередной из наших вечеринок я пошла в туалет с урчащим животом. Я села на толчок в ожидании гигантской какахи, которая по ощущениям вот-вот должна была из меня исторгнуться, пока наши друзья и какие-то незнакомцы с бокалами в руках сидели в гостиной или стояли возле двери туалета, беседуя и выпивая. Сидя на унитазе, я вспомнила свой последний сон. В нем я принимала какие-то таблетки, от которых мне всё время хотелось срать. Во сне я решила, что отныне буду писать только о том, что приходит мне в голову, пока я сижу на толчке – раз уж теперь я всё равно всё время проводила только так. Но, сидя в своем туалете на вечеринке, я не могла посрать. Мне было дико некомфортно от мысли, что стоит мне только распахнуть дверь туалета, как я раскрою всем свою дерьмовость. Я встала, застегнула джинсы, заглянула в пустой унитаз и пошла подлить себе алкоголя.
Налив джин с тоником, я заметила, что мой муж стоит вплотную к кому-то, кого я раньше никогда не видела, и ведет беседу. Она сидела перед ним на подоконнике и что-то громко говорила. Волосы у нее были обесцвеченные с темными, отросшими корнями. Глубокий, низкий голос. Большие глаза мультяшного персонажа и искренняя внутренняя беззаботность. Одета она была странно: тяжелые ботинки, высокие белые носки поверх черных леггинсов, розовая вельветовая куртка с пушистыми белыми облачками. Она выглядела одновременно как маленькая девочка, как сексуальная женщина и как парень.
Мы с мужем никогда не договаривались о том, с кем можно говорить или флиртовать, – ведь добрая половина вечеринок и состояла из разговоров и безобидного флирта, – но в том, что я тогда увидела, было что-то угрожающее. Мне не нравилась его увлеченность, не нравилось, как стремительно он напивался, каким казался живым и счастливым. Это было непохоже на его обычное общение с другими девушками. Я почувствовала, как во мне закипает ревность, отмечая легкость и уверенность девушки, ее однозначную свободу. Мимолетная, как разряд молнии, мысль пронеслась в голове: «Что есть у нее, чего нет у меня?» От этого вопроса мне стало так стыдно, что я отвернулась и пошла покурить в одиночестве на пожарной лестнице.
Я выкурила свою сигарету наполовину, сидя на железных ступеньках в прохладном вечернем воздухе, когда из окна на лестницу выбралась та самая девушка и посмотрела на меня.
«Можно стрельнуть? – спросила она. – Я потеряла свою пачку на улице».
Я протянула ей пачку, слегка напрягшись. Она сказала, что ее зовут Марго, а я – что меня зовут Шила; потом я дала ей прикурить и, внутренне содрогаясь, присела обратно. Она вышла из-за меня? От одной мысли я почувствовала воодушевление. Но я ничего не сказала. Вместо этого мы тихо курили вдвоем; она выдыхала дым, а ветви деревьев касались друг друга на ветру.
Позже, проигрывая в голове тот вечер, я могла вспомнить только физическое расстояние между нами. Вскоре мы начали сталкиваться друг с другом по всему городу. Мы просто здоровались, ничего больше. Потом мы стали переписываться по имейлу, договариваться о чем-то, затем отменять эти планы. Почему-то это не казалось странным. Она радовалась, если я не могла встретиться: у нее было больше времени на работу в художественной мастерской. А если на попятную шла она, то я с облегчением садилась дописывать свою пьесу. Наконец мы договорились о встрече, которую никто из нас вовремя не отменил. Мы решили съездить в галерею искусства к северу от города.
Мы встретились у самой северной станции метро и пошли ждать автобус на остановке. Только когда мы сели в автобус, мы узнали от водителя, что нам предстоит ехать сорок пять минут – а этого мы никак не ожидали.