«Пусть это существо понимает и чувствует, как ты выразился, больше нас. Но разве я летел в космос ради него? Ради него сотни раз рисковал жизнью? Ради него потерял свое время, а вместе с ним родных, друзей, современников? Да, современников — только теперь я по-настоящему понял смысл этого слова. И ты хочешь, чтобы после всего меня судил он?»
— Вернемся к моей просьбе.
На один лишь миг на лице дежурного мелькнула растерянность.
— Я доложу о вашей просьбе Совету.
— Меня зовут Павел Петрович.
Кантов крепко пожал прохладную костлявую руку и впервые за много дней почувствовал себя уверенней.
Новый следователь-защитник сразу же понравился ему. Худой и длинный как жердь, энергичная, подпрыгивающая походка, быстрые резкие движения. Такой уж если взялся за дело, времени зря терять не станет.
— Садитесь, — предложил Кантов.
Он хотел подвинуть кресло, но не успел. Едва подумал об этом, как оно само выкатилось из стенной ниши и, расправившись, остановилось перед Павлом Петровичем.
«Провалились бы вы, услужливые вещи!» — мысленно выругался Кантов.
Иногда в комнате карантинного отеля он чувствовал себя каким-то безруким.
Павел Петрович бухнулся в кресло, закинув ногу за ногу.
— Познакомился с вашим послужным списком, — сказал он и «стрельнул» взглядом в Кантова. — Убедился, что вы человек опытный.
Кантов не мог определить, какое значение вкладывает защитник в слово «опытный».
— Однако факты неопровержимы. Ваш штурман умер от асфиксии-Т через полторы недели после того, как вышел из корабля. Спустя двенадцать часов у врача, который его осматривал, появились признаки той же болезни. Именно так началась эпидемия.
Он умолк на несколько минут, ожидая, не захочет ли Кантов возразить.
Вздохнул, усаживаясь по-иному, пере-менил ногу, и кресло угодливо изменило форму.
— Ракета пробыла в приемной камере спутника восемь дней. Три лишних дня — по вашей просьбе. Почему?
Павел Петрович смотрел куда-то в угол. Может быть, он боялся увидеть на лице Кантова замешательство.
— Мы решили еще раз пройти цикл очищения, — ответил Кантов.
— Вас что-то беспокоило?
— Нет.
— Значит, это была интуиция?
— Всего лишь перестраховка.
— Могло ли случиться, что штурман не окончил цикла?
— Нет, не думаю…
«Штурман мог выйти из камеры раньше, чем зажглась контрольная лампочка, подумал Кантов. — Но ведь потом была еще проверка…» Павел Петрович вынул из кармана магнитофон, подбросил его пару раз, потом двумя пальцами помял мочку уха — его руки никак не могли угомониться.
«Он прошел такой страшный путь в космосе, — думал Павел Петрович. — И вот результат: большинство добытой им информации устарело, а сам он обвиняется в тягчайшем преступлении. Хотелось бы поверить в его невиновность, но как иначе объяснить начало эпидемии?» Сказал:
— Сегодня, между прочим, большой футбол…
— Обязательно посмотрю, — поддержал игру Кантов, улыбнулся: — Давненько не видел ничего подобного.
И по этой улыбке защитник понял, каково ему на самом деле.
«Я вам верю», — хотел сказать Павел Петрович, по не смог солгать. Выскочил из кресла, как из кабины, по старинному обычаю крепко пожал руку подзащитному:
— Не беспокойтесь. Сделаю все, что смогу.
Через несколько секунд эскалатор вынес его к подъезду отеля.
Павел Петрович огляделся по сторонам и вынул карманный видеофон. «Как там Надя?» — с тревогой думал он.
У его жены утром появился мокрый клокочущий кашель. Так обычно начиналась асфиксия-Т. Кончалась она в девяносто восьми случаях из ста — смертью.
— Здравствуй, отец!
— Рад тебя видеть, Петр. Что-нибудь случилось?
— Почему должно было случиться? Быстрый любопытный взгляд исподлобья:
— Уже научился хитрить?
Морщины у глаз на сухой коже, как трещины на холсте. Иногда кажется, что за тобой следят глаза портрета. Думает: «Ему всего лишь два года, а уже… Впрочем, если учесть все, что записано в памяти, то ему тысяча или десять тысяч лет…»
— Отец, я был у командора Кантова…
Думает: «И все же странные существа эти люди. Вот у отца нет ни рентгеновского, ни гаммавидения, ни телепатоусилителей, а он словно читает мое состояние. Иногда кажется, что дело тут не в одном лишь опыте…»
— Знаю. Он отказался от твоей помощи.
— Да, отец. Он хочет, чтобы его защищал человек, рожденный природой.
— Ты обиделся?
— Нет. Но его дело очень сложно.
— Ты обиделся?
— В его деле нужна полная объективность. «Почему он лжет?» Раздражение, накопившееся за несколько дней, искало выход.
— Ты обиделся?
«И все же даже отец не может понять… Впрочем, он не виноват в этом».
Вслух:
— Обидели его, отец. Я чувствую его боль.
— Но он не хочет, чтобы ты вмешивался в его дела. Раздражение все еще росло.
— Это не только его дело.
— Что ты хочешь?
«Неужели он опять избежит прямого ответа?»
— Отец, разреши мне побывать в очаге эпидемии. «Может быть, где-то в блоках ассоциаций возникли неожиданные контакты? Слишком уж эмоционален».
— Зачем?
— Доказательство невиновности командора Кантова надо искать там.
Петр заметил, как задрожали губы отца, сдерживая слова, о которых потом надо было бы жалеть. «Он очень раздражителен сегодня». Петр легким усилием воли включил органы гаммавидения. Он внимательно рассматривал отца, но одновременно думал и о Кантове, и о загадочном возбудителе болезни:
Вот у гипофиза отца появляется фиолетовое мерцание. Это ненормально. А причина? Воспалена ткань вокруг нервных волокон, ведущих к гипофизу. Надо исследовать, нет ли других нарушений.
Командора нельзя винить в том, что он отказал мне. Он — сын своего времени. Но если бы я не помог ему, если бы обиделся, моя вина стала бы безмерной. Я ведь могу смотреть со стороны и знаю, как это выглядит…
Микробиологи сообщили: возбудитель похож на обычного стафилло-кокка, но у него имеются жгутики. Жгутики — возможность самостоятельно передвигаться.
У обычных кокков ее нет. Не это ли причина бурного течения болезни?
— Если не прекратишь вмешиваться в его дела, это превратится в унижение для тебя, — испытующе сказал отец.
Это ничего не значит для меня. Для них это означает очень много, а для меня ничего. Не стоит и думать об этом. Гораздо важнее — фиолетовое мерцание у гипофиза. Когда отец злится, оно вспыхивает ярче…
Кантову было очень трудно и обидно. И все же он держался здорово. Как видно, гордость тоже каким-то образом входит в высшую целесообразность.
Это интересная мысль. И если она подтвердится, то и мне нужно выработать такое чувство.
Возможно, какой-нибудь штамм кокков мутировал. Надо выяснить близкие формы. Тогда можно будет определить исходный штамм. Но для этого мне лучше всего самому побывать там.
Он решился напомнить:
— Я жду ответа, отец.
Вспышки гнева не получилось. Человек устало проговорил:
— Ну что ж…
Петр подошел ближе к отцу. Странное зрелище они представляли: добродушный гигант, излучающий силу, и усталый человек с заостренными чертами лица.
— Отец, ты нездоров.
— Почему ты так решил?
— Я вижу. Воспаленная ткань сжимает нервные волокна. У тебя, верно, все время стоит гул в ушах и появляется беспричинное раздражение. Если разрешить, я сфокусирую пучок энергии и ликвидирую воспаление.
«Он «видит». Почему я удивился? Разве не сам создал у него возможность «видеть» это?» Отец знал, что его неприятно поразило совсем иное. И чтобы преодолеть растущую злость против самого себя, подумал: «Конечно, мое настроение зависит и от состояния моего организма. Мое настроение, но не мои поступки».